Алексей Николаевич Толстой - Хождение по мукам

В дальнейшем, уже в Советской России, роман «Хождение по мукам», которому суждено было стать началом трилогии с одноименным названием, неоднократно перепечатывался в составе собраний сочинений Толстого [539], выходил отдельными изданиями. Уже в 1925 г. [540]в текст произведения были внесены исправления, дополненные при последующих переизданиях, вплоть до 1943 г., когда вышло в свет первое отдельное издание всей трилогии [541].

Часть исправлений, внесенных в текст «Хождения по мукам» (с 1928 г. – «Сестры») на протяжении 1925—1943 гг., могут рассматриваться как дань критике романа в советской печати начала 1920-х годов, но и они являются лишь звеньями широкой панорамы переделки произведения. Непосредственным ответом на статьи о романе А.К. Воронского и В.П. Полонского нужно, видимо, считать правку главы XXIV, в которой речь идет о жизни Аркадия Жадова и Елизаветы Киевны после их возвращения с фронта. Из нее были полностью исключены история семьи Жадова, обстоятельства его знакомства с «интеллигентным рабочим из ремонтных мастерских» Филькой и «проживающим частными уроками московским студентом» Гвоздевым, их спор о целях и средствах переустройства мира, об идее равенства, игравший важную роль в идейно-художественной системе романа. В конечном итоге анархизм Жадова замкнулся на нем самом, да еще на Елизавете Киевне, долгими вечерами вынужденной слушать откровения мужа.

Вероятно, по тем же причинам был снят в главе VII диалог Акундина и Бессонова, в котором раскрывались природа и сущность революции в трактовке, близкой русской религиозной философии. В результате – из романа ушла сюжетная линия Акундин – Бессонов, что существенно обеднило образ последнего, сузив рамки его романной биографии и уменьшив масштаб характера. Одновременно Акундин с центральных позиций переместился на периферию произведения. Соответственно исчезло из текста упоминание «пророка Елисея», или «публициста-социолога», как именовался он в издании 1922 г.

Отказ от двух из трех главных программных полемических диалогов (сохранен был писателем лишь спор Ивана Телегина и Вадима Рощина о судьбе России) не только разрушал композицию произведения в целом, но и лишал его фундамента, связанного с первоначальным замыслом. Сам ракурс взгляда на русскую революцию был писателем существенно скорректирован. В русле этой корректировки в текст вносились различные исправления, с помощью которых Толстой пытался устранить возникшие в тексте романа противоречия. Прежде всего, они коснулись представителей лагеря революции, нарушив первоначальный баланс в изображении деятелей Февраля (Николай Иванович Смоковников и группировавшиеся вокруг него присяжные поверенные, «румяный барин», либерал князь Капустин-Унженский) и будущих лидеров Октябрьского переворота (товарищ Кузьма; «глава большевиков», выступающий с балкона «особняка знаменитой балерины»; рабочие-революционеры на заводе, где работает Телегин). Изначально критикой автора были отмечены обе стороны. В новой редакции, начиная с 1925 г., характеристики большевиков были кардинально изменены. В качестве примера работы Толстого показателен в итоге облагороженный образ «товарища Кузьмы», которого всюду в революционной Москве встречают Телегин, Катя и Даша Булавины:

С угла стола поднялся вялый человек с соломенными, длинными волосами, с узким лицом, с рыжей, мертвой бородкой. Не глядя ни на кого, он начал говорить ленивым, насморочным голосом: – Заслушанные здесь сообщения весьма любопытны. Дело, видимо, всерьез идет к ликвидации дворянско-бюрократического правящего класса. Неожиданного в этом ничего нет: не завтра, так через месяц, войска взбунтуются, и рабочие будут стремиться захватить власть. – Он вытащил из бокового кармана носовой платок, высморкался, сложил его и засунул за потертый пиджак (...)

– Я не разделяю восторгов предыдущего оратора, – продолжал товарищ Кузьма, сонно глядя на чернильницу, – если даже на этих днях царское правительство и сдаст власть, глупо впадать в восторг: власть попадет в руки буржуазному классу, и драки в дальнейшем все равно не избежать. – Он наконец поднял глаза, и все увидали, что глаза у него зеленоватые, холодные и скучные. – Давно бы пора бросить маниловские бредни... Революция – штука серьезная... Братский хор с пением свободы – занятие для безземельных дворянчиков да для разжиревших купеческих сынков...

С угла стола поднялся высокий человек с соломенными длинными волосами, с узким лицом, с рыжей мертвой бородой. Не глядя ни на кого, он начал говорить насмешливым голосом: