Марк Криницкий - Ангел страха. Сборник рассказов

Володя молчал: у него было странное желание, чтобы этот человек говорил, потому что его слова, действительно, задевали за что-то живое. Однако, он сказал:

— Темна вода во облацех!

Но Иван Григорьевич не обратил внимания на это замечание, как будто он имел способность смотреть в глубину Володиной души и по тону голоса судить об его истинных чувствах. Старообразные морщинки на его лице разгладились, и глаза светились вдохновением мыслителя, который чувствует обаяние своих слов.

— Из вините, что я говорю скачками, — продолжал он, — но вот например, древние верили в астрологию: в этом, в сущности, абсурдном веровании, может быть, заключен живой глубокий смысл; между тем астрономия, при всей своей несомненности, мертва, потому что она уничтожила наше прекрасное небо, бросила наш дух в беспредельность, т. е. в реальное ничто… Или вот еще пример: можно разложить музыкальную пьесу на ее составные элементы, вычислить паузы и интервалы и каждую ноту сыграть отдельно, вне общей связи, и это уже будет не музыка: вместе с анализом пропадет и нечто общее, что анализ неизбежно разрушает.

— Этак можно договориться и до гармонии небесных сфер… — сказал Володя с иронической усмешкой.

— Видите ли, — продолжал Иван Григорьевич, — разум, ratio, охватывает лишь общее, чувство же стремится постичь индивидуальное. Я говорю: «чувство», за неимением лучшего слова, чтобы передать это единство непосредственного постижения живой, никогда не повторяющейся действительности. С точки зрения разума, вы предположим — млекопитающее такого-то вида, или еще что-нибудь в этом роде; с точки зрения «чувства» — Владимир Васильевич Бубнов. Научное знание захватывает лишь поверхностный абрис естества. Чтобы исследовать таким образом природу, мне кажется, надо иметь сердце суровое и равнодушное. Вообще, мне кажется, занятие естествоиспытателя способно вытравить из души сочувственный взгляд на природу и жизнь. Это ужасно читать природу по термометру и барометру, живые цветы по мертвому, однообразному определителю, ежечасно совлекая с природы ее таинственный покров, обращая краски и звуки в холодные цифры. И в этом, помимо дерзости, заключается еще как бы некий цинизм.

— Нет, вы положительно поэт! — воскликнула Раиса Васильевна. — Вы, наверное, пишете стихи?

— Нет, стихов я не пишу.

— Неправда: наверное, пишете! Вы так образно выражаетесь, так интересно, хотя, конечно, с вами трудно согласиться. Нельзя же отвергать термометры! Я с этим не могу согласиться.

— Позвольте, при чем же тут цинизм? Почему цинизм? — спросил Володя, пожимая плечами.

— Дети, креститесь и выходите из-за стола!

— Мама, мы хотим послушать…

— Ступайте, ступайте! Мало ли о чем говорят старшие! Это вас не касается… На здоровье, душечка! На здоровье!.. В самом деле, как понять здесь «цинизм»? Ну, еще дерзость я допускаю: чтобы проникать в тайны природы, надо быть дерзновенным и так далее, и так далее…

— Природа представляется мне великою девственницей, — тихо сказал Иван Григорьевич. — У нее есть своя девственная тайна. Вот, мне кажется, профанация этой девственной тайны и составляет одну из самых острых форм проявления человеческого цинизма. Цинизм есть, вообще, упрощенное, открытое обращение с вещами, требующими по самой своей сущности сложного и таинственного к себе отношения. Природа требует именно такого отношения.

— Декадентство! — сказал Володя, чувствуя, как в груди у него поднимается глухое, тоскливое раздражение против этого человека, который будил в нем никогда ранее не звучавшие струны. — Какая тайна? Никакой тайны нет! Все должно быть ясным…

— Оставь, Володя! — томно сказала Рапса Васильевна. — Я так люблю немного пофилософствовать в сумерки.

Вошла горничная с лампой.

— Ну, вы сидите, философствуйте, — резко сказал Володя, вставая, — а я пойду, пройдусь.

— Слыхали вы, как Горбов избил Сашу? — спросила Раиса Васильевна за утренним чаем. — Это ужасный негодяй! Такой деспот!

— Сашу? Как? За что? — посыпались вопросы.

— Не хочет идти замуж. Приезжал жених, а она в лес убежала….

— Поделом, — сказал Володя сквозь зубы. — И, вообще, мама, мне кажется это не наше дело. Может быть, по их делам ей необходимо выйти замуж. Что за странная опека с нашей стороны? Впрочем, если уж ты так добра, отдай Горбову огороды в безвозмездное пользование…

— Меня удивляет, Володя, твое рассуждение! — сказала Раиса Васильевна, сильно волнуясь. — Ведь это насилие!