Эрнест Хемингуэй - Полное собрание рассказов

– Ай-ай! Дай я вытащу! Дай вытащу!

А Пако, не выпуская из рук фартука, повалился вперед, на стул, и когда Энрике потянул стул на себя, нож повернулся внутри – внутри него, Пако.

Нож был вынут, и Пако сидел теперь на полу в растекающейся все шире теплой луже.

– Зажми салфеткой. Держи крепче! – сказал Энрике. – Крепче. Я побегу за врачом. Ты должен сдерживать кровотечение.

– Нужен резиновый жгут, – сказал Пако. Он видел, как такие жгуты используют на арене.

– Я шел прямо, – сквозь слезы сказал Энрике. – Я только хотел показать, как это опасно.

– Не волнуйся, – сказал Пако, его голос звучал словно издалека. – Но врача приведи.

На арене тебя кладут на носилки и бегом уносят в операционную. Если кровь из бедренной артерии выльется прежде, чем тебя туда донесут, – зовут священника.

– Позови одного из тех священников, – сказал Пако, крепко прижимая салфетку к низу живота. Он никак не мог поверить, что это случилось с ним.

Но Энрике уже бежал по улице Сан-Херонимо к круглосуточной станции «скорой помощи», и Пако остался один; сначала он сидел, потом согнулся, уронив голову, потом рухнул на пол и, пока все не закончилось, лежал и чувствовал, как жизнь уходит из него, словно грязная вода из ванны, если вытащить затычку. Ему было страшно, сознание мутилось, он попытался читать покаянную молитву, даже вспомнил начало, но прежде чем успел скороговоркой произнести: «Велика скорбь моя, Господи, что я прогневил тебя, который достоин всей любви моей, и я твердо…», он совсем ослабел, упал лицом на пол, и очень скоро все кончилось. Из перерезанной бедренной артерии кровь вытекает быстрее, чем можно себе представить.

Когда врач «скорой помощи» поднялся по лестнице в сопровождении полицейского, который держал за руку Энрике, сестры Пако еще сидели в кинотеатре на Гран-Виа, все больше разочаровываясь в фильме Гарбо, где звезда представала в жалком низком окружении, между тем как они привыкли видеть ее окруженной блеском роскоши. Публике фильм решительно не нравился, и она выражала свое недовольство свистом и топаньем. Все остальные постояльцы пансиона продолжали заниматься почти тем же, чем занимались в момент несчастья, если не считать двух священников, которые, завершив свои благочестивые молитвы, собирались отойти ко сну, и седоволосого пикадора, который переместился со своим стаканом за столик к двум потасканными проституткам. Чуть позже он вышел из кафе с одной из них. Это была та, которую угощал выпивкой матадор, утративший свой кураж.

Ни обо всем этом, ни о том, что эти люди будут делать на следующий день и в другие предстоящие дни, Пако не суждено было узнать. Он понятия не имел, как на самом деле они живут и как умирают. Он даже не сознавал того, что они вообще умирают. Сам он умер, как говорят испанцы, исполненный иллюзий. Его короткой жизни не хватило на то, чтобы утратить хоть какие-то из них, и даже на то, чтобы закончить покаянную молитву. Он даже не успел разочароваться в фильме Гарбо, который разочаровывал весь Мадрид целую неделю.

Килиманджаро – заснеженная гора высотой 19 710 футов, самая высокая в Африке. Масаи называют ее западную вершину Ngàje Naài, Дом бога. На ней лежит иссохший, замороженный труп леопарда. Никто не знает, что понадобилось леопарду на такой высоте.

– Самое удивительное, что это не больно, – сказал он. – Так и понимаешь, что все началось.

– Правда?

– Чистая правда. Но прости за вонь. Тебе, должно быть, противно.

– Не надо так говорить. Пожалуйста.

– Погляди на них, – сказал он. – Интересно, что их привлекает, вид или запах?

Он лежал на койке под сенью раскидистой мимозы и смотрел на раскаленную равнину, где непристойно расселись три крупные птицы. Еще десяток кружил в небесах, их тени стремительно скользили по земле.

– Они здесь с того дня, как сломался грузовик, – продолжил он. – Но сегодня впервые опустились на землю. Поначалу я очень внимательно следил за их полетом, на случай, если захочу вставить их в рассказ. Теперь это кажется глупым.

– Прошу тебя, перестань, – сказала она.

– Я просто болтаю, – ответил он. – Мне так намного легче. Но не хочу тебе мешать.

– Ты прекрасно знаешь, что мне это не мешает, – возразила она. – Но я очень переживаю, что ничего не могу сделать. Думаю, нужно успокоиться и ждать, когда прилетит самолет.

– Или когда не прилетит.

– Пожалуйста, скажи, что мне делать. Ведь я могу сделать хоть что-то?