Ярослав Ивашкевич: Хвала и слава. Том 2

И, указав официанту на одно из блюд, тихо-тихо засмеялся. Янушу сразу припомнился былой, жизнерадостный, общительный Эдгар.

— Это было примерно тогда же, — возвратился Януш к одесским воспоминаниям, — я вошел в нашу комнату, то есть мою и Юзека, и увидел, что они целуются.

— Кто?

— Марыся с Казимежем.

— А ты знаешь, мне это кажется поразительным, — живо откликнулся Эдгар, разрезая цесарку (это и был фараон). — Ведь они вроде бы совершенно не подходят друг для друга. И как это произошло? Молниеносно?

— Ты что же, представляешь себе Олю с Казимежем? — спросил Януш.

— Уж скорее Олю. A propos, сегодня утром я получил от Оли письмо и еще не прочитал его.

— Она тебе пишет?

— Время от времени, — сдержанно ответил Эдгар, но тут же улыбнулся открыто. — Нет, всегда, когда я за границей. По-моему, ей хочется, чтобы я как-нибудь сочинил для нее пару песен.

— Почему же ты этого не сделаешь?

— О, это не так просто.

— Сочини для нее что-нибудь легонькое. Вроде того «Verborgenheit».

Эдгар вновь рассмеялся, но на этот раз смех его был ироническим.

— Легонькое, вроде «Verborgenheit», — повторил он. — Да ведь для этого надо быть Вольфом или Брамсом.

— А ты не Брамс?

— Нет. Я Эдгар Шиллер. Я уже не могу сочинять простых песенок. Простых песен… И вообще не могу сочинять…

— Тогда скажи мне, только откровенно, — неожиданно оживился Януш, — неужели нет возврата к простоте, к простоте древнего мира? Чтобы все не было таким ужасно сложным, злым, запутанным. Ведь ты же сам видишь, как все вокруг запутывается все больше и больше, а те, которые хотят все проблемы упростить, просто рубят наотмашь, ну эти… здесь и в Германии, — они еще больше их запутывают.

— Боюсь, что они запутают решительно все, — улыбнулся Эдгар, но уже с каким-то иным выражением.

— И ты говоришь это так спокойно?

— К сожалению, в истории ни к чему нет возврата.

— Как и в жизни. Ведь я же не могу вернуться к Ариадне. Это совершенно невозможно.

— Тогда почему ты морочишь ей голову? Почему не оставишь ее в покое? Сидит себе в этом своем монастыре, ну и пусть сидит…

— Но ведь у нее же там нет душевного покоя. Если бы ты знал, что с нею происходит!

— Я считаю, что Ариадна никогда и нигде не будет знать покоя.

— Детьми занимается. И в Париже ими занималась!.. Но ведь не в этом дело. Она страшно мучается.

— Оставь ее. Ты не способен избавить ее от этих мучений. За все двадцать три года, что мы ее знаем, ты не помог ей ни вот столько. Прошло почти четверть века. Ведь она уже старая женщина.

— О боже, Эдгар, что ты говоришь! Старая женщина…

— Произнеси это про себя: старая женщина.

— Значит, если она старая женщина, то и должна мучиться в одиночестве?

— Но ведь не женишься же ты на ней? — И Эдгар испытующе взглянул на Януша.

— Если бы она захотела… — И Януш вдруг смешался. — Ведь и я тоже мучаюсь.

— Не говори, и так вижу. Только мне кажется, что это не очень-то поможет.

— Я мучился и тогда, когда была жива Зося.

— Я знал об этом.

— И ничего мне не сказал…

— Тогда, в филармонии, когда Эльжбета пела «Шехерезаду», помню, как вы спустились в гардероб, а мы шли на раут к Ремеям.

— Ну и что?

— Как-то вы нехорошо выглядели. Я еще подумал: бедная Зося.

— О!

— Не сердись, я просто так подумал…

— Гелены с тобой не было.

— Гелена слушала эти песни… по радио. Хотя тогда уже не слушала. Не хотела слушать.

— Как все скверно складывается. Но знаешь, ведь я не одинок, я мог бы даже жениться. Только она не хочет.

— А, знаю. Мне говорили в Варшаве. Не то Оля, не то Марыся. Она, кажется, племянница Янека Вевюрского?

— Племянница его жены.

— Знаю, знаю, Та, что из Парижа. И она любит тебя?

— Я ее не спрашивал.

— А что с Вевюрским?

— Сидит! Получил восемь лет. Сидит во Вронках {9} 9 Стр. 23. Сидит во Вронках. — Перед первой мировой войной в городе Вронки (Познанское воеводство) прусские власти построили большую тюрьму. В межвоенные годы польские власти сделали ее местом заключения противников диктаторского режима Пилсудского, в первую очередь коммунистов. .

— Ах, да, мне об этом говорили, еще когда ты был в Испании. Но меня это не интересует.

— Тебя не интересуют дела твоих приятелей?

— Да, не интересуют. В этом смысле…

— Один только Алек уговаривает меня жениться.

— Алек бунтарь.

— Он слишком слаб, чтобы бунтовать. Но как они его ужасно воспитывают! Особенно Марыся и этот старый поверенный. Воспитывают так, будто он Зыгмунт Красинский {10} 10 ...будто он Зыгмунт Красинский... — Будущему поэту его отец, генерал Винцентий Красинский, дал блестящее домашнее воспитание, надеясь, что сын сделает государственную карьеру и упрочит блеск графского рода. …