Чарльз Сноу - Лакировка

— И мне тоже, и мне тоже!

Они много раз обменивались этими фразами, но с другими людьми.

После жаркой уличной духоты зал «Беркли» встретил их прохладой. Обедающих было немного, голоса звучали приглушенно. Когда они сели за столик (Теркилл отказался от коктейля и выпил только томатного сока), Хамфри сказал:

— Совсем не то, что вчера вечером.

— О чем вы?

— Я был в той пивной. Вы не читали в газетах?

Были даже, большие шапки: «Вандалы в Белгрейвии». Несправедливо по отношению к вандалам, заметил Хамфри, но Теркилла не интересовали исторические параллели с V веком.

— А, это! — сказал он.

— Довольно-таки мерзко.

— Мне кажется, мы должны смириться с тем, — Теркилл умел внезапно влагать в свои слова какую-то особую силу, — что люди, становясь обеспеченней, ведут себя хуже. То есть по нашим нормам.

— Я бы сказал: по любым нормам.

— Возможно. С уважением покончено. Но вы должны смириться с тем, что оно не возродится, когда люди станут еще обеспеченней. Нам это может не нравиться, но факт остается фактом. Думаю, вы согласитесь, это не причина, чтобы мешать людям становиться обеспеченней.

Обед он заказывал недолго. Хамфри ошибся в своей предпосылке. Теркилл был еще более равнодушен к еде, чем он сам, и вполне мог бы обойтись чашкой бульона и котлетой, И он почти не пил. Ну, рюмку вина, пожалуй. Кончать бутылку Хамфри явно предстояло в одиночестве.

Однако на разговор воздержанность Теркилла не распространялась. У него был талант сообщать о себе банальнейшие вещи так, словно он открывал самые глубины своей души. Родился он ровно пятьдесят лет назад, сказал он. В Бирмингеме. Экономическая депрессия ощущалась там чуть меньше, чем в других местах, но все равно жизнь была тяжелой.

— Такого, как вчера, вы бы там не увидели. Уважения было больше, чем теперь. И все вели себя куда лучше, если у людей нашего возраста есть право судить. Но вот что, Хамфри, — он уже называл его по имени, — я бы не согласился обменять наш теперешний мир на тот.

Он был молодым бухгалтером в Бирмингеме без гроша за душой в конце 40-х годов. И тут появились первые признаки надвигающихся перемен. Вот тогда он начал наживать деньги и понял, что в конечном счете его долг — заняться политикой. Долг! Теркилл произнес это слово с особым ударением.

Хамфри смотрел на густые брови, на подвижный рот по ту сторону столика. Словно бы обычное самовосхваление преуспевающего политика. Ни малейшего своеобразия во взглядах, но Хамфри не ожидал такой бомбардировки, не ожидал встретить такой своеобразный темперамент. Пусть Теркилл не внушал симпатии, пусть не вызывал желания иметь с ним дело, но считать его ничтожеством было трудно.

Он продолжал бомбардировку, но речь уже шла о будущем.

— Что нас ожидает? — напористо спросил он Хамфри.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду нашу страну теперь же, в этом году.

— Не стану притворяться, будто меня переполняет особый оптимизм.

Ни в этом году, ни в прошлом, ни в позапрошлом и уже давно никто из друзей Хамфри в частных разговорах не выражал особого оптимизма, когда речь заходила о состоянии страны и ее экономики, да и вообще о состоянии всего западного мира.

— Тут я позволю себе с вами не согласиться. Мы, — он подразумевал правительство и лейбористскую партию, членом которой был, — способны привести финансы в порядок. И приведем. Немножко удачи, разумное распределение ресурсов, соответствующие люди на соответствующих местах — и мы выправим положение.

Опять-таки то же самое мог бы сказать любой политик, особенно честолюбивый политик, ясно усматривающий необходимость возвысить вот этого соответствующего человека до вот этого соответствующего места. Политики по необходимости должны быть оптимистами, иначе они не были бы политиками. В парламентаристском обществе вроде английского будущее простиралось не дальше их собственных надежд, а мировые проблемы маячили где-то в неизмеримой дали. Они были вынуждены жить в настоящем. Заглядывать на десять лет вперед, даже на пять — это для зрителей, а не для них.

Здесь, в ресторане, Теркилл увлекся открывающейся перед ним перспективой, и хотя он говорил, как любой другой профессиональный политик, Хамфри редко приходилось сталкиваться с подобным темпераментом.

— Да, — сказал он, — мы это сумеем. В будущем году финансовое положение намного улучшится. Мы способны этого добиться, а они — нет. Предвыборная кампания покажет. Они, собственно, никому не нужны. Ни тем, кто разбирается в финансах. Ни промышленности. Ни Сити. Даю вам слово.