Александр Федоров - Осенняя паутина

В такие периоды штиля Федору Кузьмичу было не по себе, и он становился экономнее в расходах. Зато едва, как он выражался, «котлы начинали шалить», он давал волю своей изобретательности и не останавливался перед новыми тратами. Ему даже становилось тогда жаль, что сооружение подходит к концу, и создавались новые ухищрения, чтобы оттянуть завершение дела.

Склеп выходил на славу: подобных ему, можно утверждать, было немного на кладбище; были, пожалуй, роскошнее, но прочнее, основательнее, серьёзнее — вряд ли. А главное, видно было, что все сделано с любовью и с той мудрой предусмотрительностью, на которую способен не всякий. На это мало ревниво-зоркого хозяйского глаза и заботы о своих удобствах по смерти, надо было иметь знания и даже дарования Федора Кузьмича в смысле механики и физики.

Он не довольствовался принятой во всех склепах вентиляцией и изобрёл для своего склепа такую вентиляцию, которой мог позавидовать и покоившийся рядом в фамильном склепе генерал.

Капитан даже уговаривал Федора Кузьмича взять патент на это изобретение, но Федор Кузьмич был не тщеславен, ещё менее стяжателен и решил пользоваться своим усовершенствованием один на всем кладбище, может быть, даже во всем мире.

Капитан, увлеченный в конце концов этим делом почти наравне с своим другом, временами начинал даже завидовать ему. Хотя теперь капитану и хорошо в собственном доме, но пробьёт час, когда его выволокут отсюда, и место его займут племянники, которые, конечно, все переделают по-своему, между тем как он будет гнить в грязной яме.

Как ни старался капитан успокоить себя, что не будет ничего этого чувствовать, все же, при виде великолепного посмертного жилища механика, не мог преодолеть зависти.

Супруга капитана, конечно, вполне была осведомлена об этом событии: капитан никогда ничего не мог скрыть от неё, да это было бы и напрасной попыткой при той энергии и проницательности, которыми обладала эта выдающаяся особа.

Но с её стороны вся эта затея не только не вызывала сочувствия, а подвергалась самому жестокому осуждению.

Разбранив прежде всего мужа за потворство, — как она довольно резко выразилась, — дурацкой блажи, она без всякой церемонии обрушилась на механика:

— И вам не стыдно, Федор Кузьмич, потратить такие большие деньги на такую чепуху!

Механик опешил:

— То есть, как на чепуху, Ольга Карловна?

— Да как же не на чепуху! Ну не все ли равно, скажите, на милость, где бы вы по смерти ни лежали. Ведь не думаете же вы, что из мавзолея легче попасть в царство небесное, чем, ну, хотя бы, со дна моря?

— Нет, я этого не думаю, Ольга Карловна. Но все же, ежели мне судьба не судила пойти по смерти на дно моря, то уж я предпочитаю покоиться по своему вкусу.

— Да какой же у вас будет вкус, Федор Кузьмич, после того, как вы дух испустите? Это уже черви будут ваш вкус разбирать, а не вы сами.

На это Федор Кузьмич с торжеством и гордостью возразил:

— Вот то-то и дело, Ольга Карловна, что черви никак не в состоянии будут проникнуть в моё учреждение. Ни-ни!

Ольга Карловна только головой покачала. Несмотря на кажущуюся суровость и резкость характера, она была женщина чрезвычайно добрая и даже сентиментальная.

— Стыдно, Федор Кузьмич, стыдно. Кругом столько нужды, столько нищеты. Уж ежели вы не знали, кому оставить эти деньги, раздали бы их голодным да холодным. Вон вы в газетах все морские крушения выискиваете и чуть не злорадствуете при этом каждый раз, как будто все эти беды происходят только от того, что вас с моим капитаном от службы отставили.

— Что вы говорите, Ольга Карловна! Как злорадствуем, помилосердствуйте!

— Да уж ладно, знаю. Насквозь вас вижу. А небось, другие крушения мимо глаз и ушей пропускаете: как люди от голода травятся да вешаются.

— Помилуйте, Ольга Карловна, я-то тут при чем же? Работали бы, а не бездельничали.

— Стыдно вам так говорить.

— А главное, все равно, я своими деньгами всех бы не накормил.

— Стыдно вам так говорить!

— Да и никто ко мне не обращался. Не мне же выискивать, — слабо оправдывался старик.

— Стыдно, стыдно, стыдно! — рубила, не слушая его, капитанша. — Подумали бы тоже и о женщине, которая за вами ухаживает! — И с этими словами она уходила, негодующая и огорчённая.

Подобные отповеди, надо признать, гасили зависть капитана и смущали самого механика. Однако дело было сделано, и теперь поздно было размышлять, хорошо оно, или дурно. Для собственного же спокойствия следовало утвердиться на том, что хорошо, а так как капитан тоже в этом участвовав, он со своей стороны немало содействовал подобному утверждению.