Петр Гнедич - Отец

В ту же осень, в Петербурге, уже в конце ноября, я заболел обычной северной простудой и послал за Сергеем Васильевичем. Он приехал на другое утро в маленькой неллисовской каретке, такой же блестящий и довольный, как всегда. Я его ещё ни разу не видал с лета. Как всегда, внимательно и серьёзно он меня выслушал; пошутил насчёт опасности моего положения, рассказал самую свеженькую сплетню о жене одного высокопоставленного лица и сел писать рецепт. — Вы знаете, я прошлым летом познакомился с вашим батюшкой, — внезапно сказал я. Он остановился писать и поднял на меня свои осторожные проницательные глаза. — Где? — спросил он. — В Ополье? — Да. Менял я там лошадей, увидел ваш альбом и разговорились. Он опустил глаза и начал снова писать. — Отец ведь умер, — сказал он, делая росчерк под своей фамилией. — Когда? — удивился я. — Недель шесть назад. Я даже уж наследство получил. Он усмехнулся снисходительной улыбкой. — Вы сами ездили? — Нет, вы знаете, я не могу отлучиться, такая практика. Он писал мне, что болен. Ну, да ведь и года его не малые, пора и честь знать. Я посылал туда моего поверенного. Продали с аукциона какую-то корову, хлам всякий, рублей на пятьсот всего. Он встал и подал мне свою мясистую, красивую руку. — Хороший был старик, — прибавил он уже в прихожей. — В бреду перед смертью, говорят, всё поминал меня, говорил, что я его гордость. Конечно, он мог бы ещё пожить, но в сущности кому он был нужен? Тщательно застегнув пуговицы великолепного пальто, он надел несколько на бочок шляпу и, ещё раз протянув руку, сказал: — Так не забудьте, мазью натритесь сейчас, а порошки на ночь. И я увидел из окна, как маленькая каретка, стоившая столько, что на неё можно было купить целое стадо тирольских коров, запрыгала мягко по мостовой и скрылась в сером утреннем тумане.

1890