Жорж Санд - Муни-Робэн

Поэты и художники различных нации вдохновляются ими более или менее.

Англия имеет Шекспира и Байрона, Германия — Гёте, Польша — Мицкевича, Шотландия — Оссиана и Вальтер Скотта. У французов ничего подобного нет.

Наши суеверия не имели ни одного знаменитого истолкователя и не будут иметь. Вольтеровский дух нанес им решительный удар, и наша новая фантастическая школа была только бледным подражанием школам наших соседей. Она не произвела ничего прочного, была просто делом моды.

Француз высшего и среднего класса смеется над сказками о мертвецах и запрещает слугам возмущать ими головы детей. Просвещенный немец также им не верит, но не смеется над ними, а любит их. В этом отношении никто так хорошо не изобразил германского духа, как Генрих Гейне.

Что до нас, — продолжал я, — мы с чрезвычайным удовольствием прочли сказки Гофмана. Но впечатление, от них полученное, не изменило нашей страсти к логике, нашей властительной потребности в изыскании причин и, следственно, того несколько холодного и насмешливого рассудка, который кажется оскорбителен для немца.

Признаюсь, нет ничего смешнее, как неверующий, который все хочет объяснять, ничего не зная. Но не менее смешна и другая слабость, состоящая в страсти воспрещать себе всякое объяснение, несмотря на хороший запас учёности. В этом, кажется мне, различие между двумя нациями. Француз, из любви к действительному, отвергает всякую новую истину либо пренебрегает ей. Немец, по склонности к мечтательному, не решается признать истины, не согласной с его химерами.

Но, повторяю вам, низойдите в средину народа. Вы отыщите в больших городах людей смышленых и деятельных, которые, будучи знакомы с понятиями и логикой высших классов, помнят еще поверья детства и сказки своих деревенских кормилиц. А если пойдете в деревню, даже не слишком далеко от Парижа, найдёте сказку о Волшебном Стрелке столь же живой в воображении поселян, как сейчас видели ее в театре.

— Очень желал бы удостовериться, — сказал космополит.

— За чем дело стало! — возразил я. — Ступайте, потолкуйте со сторожами и дровосеками леса Фонтенбло. Они расскажут вам, что слыхали в ненастные осенние ночи, как невдалеке проносилась фантастическая охота великого охотника. Есть даже те, кто встречал эту ужасную охоту: испуганных ланей, бегущих от шумной стаи собак; огромных борзых, порода которых утрачена и которые опережают в быстроте блуждающие огоньки; охотников, с их рогами, издающими погребальные звуки, и самого великого охотника, в красном платье, с развевающимся султаном, на чёрной, как смоль, лошади, прыгающей, храпящей и спаляющей под копытами кустарник вокруг вековых деревьев, которые образуют в самой темной глуши бора перекрестки великого охотника .

— Я часто хаживал под этими прекрасными деревьями, — отвечал мой собеседник, — когда они бывали покрыты солнцем и зеленью, но никогда не подозревал, чтобы выходцы с того света осмеливались потешаться так близко от столицы.

— Если обещаете не смеяться надо мной, — сказал я, — я расскажу вам, как я сам чуть было не поверил басне, во многих отношениях схожей с поэмой о Фрейшюце.

— Сделайте милость, — отвечал он, — обещаю вам все, что угодно.

— Хорошо! — продолжал я, — перенеситесь же мысленно за восемьдесят лье отсюда.

Вообразите, что вы в средине Франции, в зелёной и свежей долине на берегу Эндры, у подошвы ската, осененного красивым орешником, который называется Кот-Дюрмон и господствует над ландшафтом, увлекательным и для зрения и для мысли. Это узкие луга, окаймленные ивами, ольхами, ясенями и тополями.

Несколько рассеянных хижин. Эндра, глубокий и молчаливый ручей, который извивается, как спящий уж, в траве, и который громоздящиеся по обоим его берегам деревья таинственно прикрывают своей недвижной тенью. Крупные коровы, мычащие с серьезным видом; жеребята, прядающие около маток. Какой-нибудь мельник, идущий за своим мешком, взваленным на тощую клячу, и поющий для разогнания скуки унылой и каменистой дороги. Местами мельницы, наставленные по реке, со скатертями их пенящихся шлюзов и красивыми деревенскими мостиками, по которым вы, может быть, пройдёте не без маленького содрогания, ибо они меньше всего на свете прочны и удобны. Какая-нибудь старуха с прялкой, присевшая под кустом, пока ее гуси украдкой щиплют соседскую пашню. Вот и все принадлежности этой сельской картины.

Не умею вам сказать, в чем именно ее прелесть, но вы будете ею проникнуты, особенно если в весеннюю ночь, незадолго до покоса, пойдете по луговым тропинкам, где трава, перемешанная с тысячами цветов, достает вам до колен, где кустарник дышит благовонием боярышника, и вол мычит заунывным голосом. В осеннюю ночь прогулка ваша будет менее приятна, зато более романтична.