Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Так он «торговал» и дальше.

Народу на рынке уже поубавилось, голуби и цыплята Погорака все еще лежали, почина не было. Время от времени Погорак недоуменно поглядывал на свою тележку и ворчал: «Виноват я, что ли, что у меня такой нрав?»

Он уже изрядно захмелел.

Подошел сосисочник.

— Сосиски, сосиски!

— Дай сюда одну штуку.

Погорак взял сосиску и съел ее. Сосисочник обошел других покупателей и вернулся к Погораку.

— Папаша, с вас три крейцера за сосиску.

— За какую сосиску?

— Вы же ее сейчас съели, — подсказала соседка.

— Я съел сосиску? Спятили вы все, что ли?

Ссора. Погорак бранится. Сосисочник машет вилкой в воздухе и зовет полицейского.

— Вы съели сосиску? — вопрошает полицейский.

Погорак таращит на него глаза.

— Да, съел…

— Так платите.

— Ах, да! Я только что сообразил… Понимаете, капрал, старый человек, память уже не та…

Кругом смеются. Погорак уныло садится и твердит с огорчением: «Ах, голова, голова!» Потом допивает остаток водки и закуривает.

Солнце палит немилосердно. Погорак совсем разомлел. Поглядев на пса, который спит в тени под тележкой, он медленно поднимается, прикрывает своих голубей и цыплят платком и залезает под тележку.

Последние покупатели уходят с рынка, неся корзинки и сумки, торговки уносят корзины с яйцами. Полицейский обходит рынок, покрикивая: «Собирайтесь!»

Он останавливается перед тележкой Погорака.

— Чья тележка, собирайся! — И он берется за оглоблю.

Из-под тележки слышно глухое ворчание. Полицейский заглядывает туда и видит Погорака, — тот мирно спит на соломе, подложив картуз под голову.

— Погорак, вставай! — Полицейский тянет Погорака за ногу.

Пес вскакивает и дергает тележку так, что колесо наезжает на руку Погорака. Тот спит как ни в чем не бывало. Полицейский усмехается.

— Эй вы, полейте-ка его малость, — приказывает он одному из метельщиков, которые уже взялись за работу.

Плеск, и полведра воды льется на голову незадачливого Погорака. Он вздрагивает, садится и протирает глаза.

— Встаньте!

Погорак медленно встает.

— Что-то я совсем ослаб… Староват стал для такой тяжелой работы…

— Вот и пойдете со мной, старичок. Там, у нас, выспитесь!

— Как прикажете…

Погорак берется за оглоблю и с глубокой скорбью в душе следует за полицейским.

На чердаке у Румпалов шло бурное собрание. Мы клялись друг другу, что никто из нас никогда не допустит измены. О положении доложил Ян Жижка из Троцнова:

— Я видел его в двух шагах. Уж как у меня чесались руки выручить его… но нельзя было!

Микулаш из Гус отсутствовал на этом собрании, он уже был на пути к родным раковницким лесам.

В шесть часов вечера нашим страхам пришел конец: мы увидели Погорака; он с натугой тащил свою тележку в гору и остановился около лавки Румпалов. Прокоп Голый с бьющимся сердцем подслушивал у стеклянных дверей, ведущих из лавки в квартиру.

— Мне стало дурно, меня забрали, и я там малость отоспался… Придется переночевать на постоялом дворе, сегодня торговля шла плохо, завтра, наверное, будет лучше.

Через несколько дней в закоулке у водоема нашли новенькую бамбитку. Никто не знал, как она туда попала, и об этом ходили самые необыкновенные слухи.

Прошел целый месяц, прежде чем Прокоп Голый отважился подойти к Погораку, возвращавшемуся с порожней тележкой, и спросить его:

— Погорак, а куда вы дели те шесть гульденов?

Погорак остановился.

— Какие шесть гульденов?

— Которые я вам дал, чтобы вы купили для нас… для меня… немного пороху.

— Я взял у вас шесть гульденов? Йозеф, Йозеф, сдается мне, что вы потешаетесь над стариком. Потешаться над старыми людьми грешно!

И он наставительно поднял палец.

Не знаю, сколько лет она еще будет приходить в день поминовения усопших на кладбище в Коширже. Сегодня она уже шла с трудом, — ноги у нее слабеют. Но и на этот раз все было, как обычно. Около одиннадцати часов грузная женская фигура вылезла из пролетки, затем извозчик снял завернутые в белое венки и высадил хорошо укутанную пятилетнюю девочку. Девочка всегда бывает пятилетняя, — вот уже в течение пятнадцати лет барышня Мари берет ее у кого-нибудь из соседок.

— Смотри, дитя мое, сколько народу, а? А сколько фонариков и венков! Ну иди, не бойся, иди себе вперед. Иди куда хочешь, я пойду за тобой.

Девочка робко идет вперед. Барышня Мари следует за ней, подбадривая ее, но не указывая пути. Так они идут, пока барышня не говорит вдруг: «Погоди!» — и, взяв девочку за руку, ведет ее между могилами. Подойдя к одному из железных надгробных крестов, Мари снимает выцветший и омытый дождями венок и вешает новый, из искусственных красных и белых цветов. Потом, опершись рукой о перекладину креста, начинает молиться. Стать на колени ей слишком трудно. Сперва свой взор она опускает на увядшую траву и бурую глину могилы, потом поднимает голову, и ее большие и правдивые глаза на широком и добром лице глядят вдаль. Глаза ее туманятся, углы рта начинают дрожать, губы сжаты, обильные слезы текут по щекам.