Жан-Поль Рихтер: Смерть ангела

В свою очередь, и ангел любил это обманутое сердце, любил его человечески и, ревнивый к собственному своему образу, не желал умереть прежде девы, утопавшей в слезах, не желал умереть прежде ее, для того чтоб продолжать любить ее до тех пор, пока она могла бы простить его некогда за то, что прижимала к своей груди и ангела и своего любезного. Однако ж она умерла первая; ее прежняя горесть слишком глубоко склонила к земле голову этого цветка; она лежала, подавленная, на краю гроба. О, она скрылась в гробу, перед глазами плачущего ангела, не как солнце, которое величественно погружается в океан при виде созерцающей его природы, между тем как пурпуровые облака подымаются к небу, во как молчаливая луна, которая осребряет в полночь своими лучами туман и опускается незаметно в бледный пар; смерти всегда предшествуешь ее сестра, более кроткая, нежели она сама — слабость; она-то коснулась сердца невесты, и ее одушевленное лицо оледенело, цветы ланит поблекли; бледный снег зимы, под которым зеленеет весна вечности, снова покрыл ее чело и руки. Тогда из воспламененного ока ангела прорвалась жгучая слеза, и тогда как он думал, что сердце его вырвалось под формою слезы, подобно перлу, который отрывается от своей ломкой раковины, невеста, проснувшаяся для того, чтоб быть жертвою последнего призрака, открыла еще раз свои глаза, привлекла его на свое сердце и умерла, целуя его и говоря ему: «Теперь я твоя, мой брат!» Тогда ангел подумал, что его небесный брат подал ему в этом поцелуе сигнал смерти; но никакой эфирный луч не окружал его своим блеском, ничего, кроме погребального мрака, и он со вздохом пожалел, что это была не смерть его, а только скорбь человека о чужой смерти.

«О вы, угнетенные люди! — вскричал он. — Как можете вы переживать столько горестей, будучи так утомлены ими? О, как можете вы доживать до старости, когда круг спутников вашей юности разрознивается и наконец совсем разрушается; когда гробы ваших друзей углубляются в землю, как ступени к собственному вашему гробу; когда старость распростирается над вами, подобно сумеркам немого и мрачного вечера над охлажденным полем битвы. О вы, бедные человеки, как ваше сердце можешь сопротивляться всему этому?»

Тело героя, которого душа отлетела, поместило кроткого ангела среди людей ожесточенных, среди их неправд, среди судорог порока и страстей. Его чресла были препоясаны колючим поясом, которого иглы так ужасны и который сильные земли всегда сжимают теснее и теснее, он видел как когти геральдических животных вонзаются в свою жертву, лишенную перьев; он созерцал земной шар, исчерченный во всех направлениях и покрытый черноватыми кругами пороком, этим исполинским змеем, который погружает свою ядовитую голову в недра человека и скрывает ее в них совершенно… Ах, тогда-то это чувствительное сердце, которое, во время своего бессмертия, покоилось только среди ангелов, пылавших любовью, должно было пронзишься едкими стрелами злобы, и тогда-то эта святая и любящая душа должна была трепетать от ужаса при мысли о внутреннем терзании. «Увы, — говорил он, — смерть человека ужасна!» Но это не была еще смерть, потому что никакого ангела не показывалось.

Наконец, в несколько дней устал он от жизни, которую мы переносим полвека, и начал вздыхать о своем возвращении. Заходившее солнце манило его братскую душу; вопли, выходившие из его разбитой груди, истощили его горестью. Когда пламенные лучи вечера отражались на его бледных ланитах, он направлял свои шаги к кладбищу этой зеленеющейся пристани жизни; там были размещены, в последовательном порядке, оболочки всех прекрасных душ, некогда разоблаченных им.

Он садился с каким-то неопределенным и меланхолическим желанием на обнаженный гроб той, которую любил выше всякого выражения, на гроб своей схороненной невесты, и смотрел на бледневшее заходящее солнце. На этом обожаемом гробе он рассматривал свое болезненное тело и говорил самому себе: «Ты лежало бы здесь, слабое тело, и не чувствовало бы никаких горестей, если бы я не держал тебя в равновесии, как статую на ее основании!» Тогда он размышлял с умилением о трудной жизни людей, а судорожный ощущения его ран показывали ему страдания, которыми люди покупают свою добродетель и свою смерть и от которых он сам пощадил благородную душу, обитавшую в этом теле. Добродетель людей тронула его глубоко, и он с бесконечною любовью плакал о людях, которые, несмотря на повелительный голос собственных своих нужд, при мрачных облаках, сгущающихся вокруг них, за необозримым туманом, помрачающим жесткий и трудный путь жизни, не только не совращают своих взоров с высокой звезды долга, но еще с любовью простирают свои руки к мучимым сердцам, которые представляются им в этих мраках и вокруг которых ничего не блестит, кроме разве надежды, подобно солнцу этого старого мира, лечь и успокоишься здесь, долу, чтобы встать на нового мира горизонте. Тогда чрезмерность его упоения раскрывала его раны, и кровь, эта слеза тела, лилась из его сердца на обожаемый гроб его возлюбленной. Его глаза, орошенные слезами, исторгаемыми упоением, отражали умирающие огни солнца, подобно вздувшемуся морю, звуки отдаленного эха перекликались в этом влажном блеске, как будто земля проходила вдалеке в отзывающийся эфир. Потом мрачное облако, или, лучше сказать, короткая ночь осыпала его своим усыпительным маком. Наконец лучезарное небо полуоткрылось и разлило волны света, тысячи ангелов заблистали. «Возвратись, — вскричал он, — обманчивый сон!» — Но ангел первой минуты приблизился к нему, весь в лучах, и давая ему поцелуем знак, сказал: «Это точно смерть, мой вечный брат и небесный друг!» — Молодой человек и его возлюбленная повторили эти слова тихим голосом.

Читать дальше