Марсель Пруст: Под сенью дев, увенчанных цветами

Но главное, г-н де Норпуа во время своей продолжительной дипломатической службы проникся тем неодобрительным, рутинным, одним словом, «правительственным» духом, что присущ на самом деле всем правительствам и, в частности, канцеляриям, существующим при каждом правительстве. На служебной стезе опорой ему служили отвращение и презрение к тем более или менее революционным или по меньшей мере некорректным приемам, которыми пользуется оппозиция; такие приемы внушали ему страх. Если не считать неучей, разночинных или великосветских, для которых разница в стиле — пустой звук, людей объединяет не сходство убеждений, а духовное родство. Академик вроде Легуве, поборник классиков, скорее станет восторгаться похвалой Виктору Гюго из уст Максима Дюкана или Мезьера, чем восхищенным отзывом Клоделя о Буало [10] Академик вроде Легуве… восхищенным отзывом Клоделя о Буало . — Попытаемся проследить прустовскую «геометрию мысли» (по его собственному выражению). Эрнест Легуве (1807–1903) — романист, драматург, критик, член Французской академии; Альфред Мезьер (1826–1915) — профессор Сорбонны, плодовитый критик, также член Французской академии; Максим Дюкан (1822–1894) — поэт, писатель, фотограф; в 1880 г., когда его избрали в академию, произнес похвальное слово в честь Виктора Гюго. А в 1911 г. французский поэт-символист Поль Клодель (1868–1955), отвечая на вопрос журнала «Осы», написал хвалебные слова о поэте Никола Буало (1636–1711), столпе и теоретике классицизма, где сравнивает его с Виктором Гюго — и отнюдь не в пользу последнего. Пруст обращает наше внимание на кажущийся парадокс: литераторы традиционного направления, такие как Легуве, Мезьер или Дюкан, объединенные «родством душ», хвалят бунтаря и романтика Гюго, в то время как представитель новейшей литературы модернист Клодель порывает с недавним прошлым и возвращается к XVII в., к классику Буало. . Национализм Барреса привлекает к нему избирателей, для которых нет большой разницы между ним и г-ном Жоржем Берри [11] Морис Баррес (1862–1923) — писатель, которого чрезвычайно ценил юный Пруст и всё его поколение; Пруст был с ним знаком, дорожил его дружбой, но «дело Дрейфуса» развело их по разные стороны баррикады: Пруст был яростным защитником Дрейфуса. Отношения вскоре восстановились, но в дальнейшем Пруст не принимал национализма Барреса и его поздних произведений, как будет видно и из продолжения романа. Жорж Берри (1855–1915) — политик, придерживавшийся националистических взглядов, монархист и антидрейфусар. В политике Баррес и Берри занимают сходную позицию, но Баррес, на взгляд Пруста, куда глубже и сложнее своего политического союзника. , но не собратьев по Академии, у которых политические убеждения те же, а общий строй мыслей совершенно другой, поэтому им милее даже такие противники Барреса, как г-н Рибо и г-н Дешанель — а правоверные монархисты в свой черед тянутся скорее к Барресу и Рибо, чем к Моррасу или Леону Доде, хотя эти последние тоже хотели бы возвращения короля [12] Александр Рибо (1842–1923) — политик, умеренный республиканец, член Французской академии, принятый туда в тот же год, что Баррес. Поль Дешанель (1855–1922) — опять-таки политик (одно время был президентом республики) и член Французской академии, республиканец и прогрессист. Напротив, Шарль Моррас (1868–1952) — руководитель (вместе с Леоном Доде) монархической политической организации «Аксьон франсез», антидрейфусар. Наконец, Леон Доде (1867–1942) — сын знаменитого писателя Альфонса Доде, журналист и писатель, яростный антидрейфусар, антисемит, милитарист, тем не менее ценитель таланта Пруста и его добрый знакомый. Как видим, для Пруста (или, во всяком случае, для его главного героя) литературные и человеческие симпатии намного важней политических. . Г-н де Норпуа был скуп на слова не только по профессиональной привычке к благоразумию и сдержанности, но и потому, что немногословные замечания звучат более веско, передают больше оттенков, особенно на вкус людей, у которых десять лет усилий по сближению двух стран, в речи ли, в протоколах ли, выражаются и запечатлеваются в виде какого-нибудь простого прилагательного, на первый взгляд банального, но для них-то в этом слове воплощен целый мир; поэтому маркиз слыл весьма холодным человеком в той комиссии, где заседал рядом с моим отцом, которого все поздравляли с тем, что он приобрел дружбу бывшего посланника. Этой дружбе мой отец удивлялся больше всех. Вообще отец был человек не слишком любезный, поэтому он привык, что к нему не очень-то тянутся люди за пределами кружка самых близких, и сам простодушно в этом признавался. Он чувствовал, что знаки благоволения дипломата — результат совершенно индивидуальной точки зрения, которую каждый из нас вырабатывает сам для себя, решая, кто ему симпатичен; ведь если кто-нибудь раздражает нас или наводит на нас скуку, то этого не искупят никакие сокровища ума и доброты: мы всегда предпочтем ему другого, искреннего и веселого, пускай эти качества многим кажутся пустяковыми, ничтожными и несущественными. «Де Норпуа опять пригласил меня на обед; чудеса, да и только; все в комиссии изумлены, ведь он ни с кем там не сближается. Я уверен, что он опять будет рассказывать захватывающие подробности о войне семидесятого года» [13] «… захватывающие подробности о войне семидесятого года» . — Имеется в виду Франко-прусская война (1870–1871) — военный конфликт между империей Наполеона III и германскими государствами во главе с добивавшейся европейской гегемонии Пруссией. Война, спровоцированная прусским канцлером Бисмарком и формально начатая Наполеоном III, закончилась поражением и крахом Франции. . Отец знал, что г-н де Норпуа был чуть ли не единственным, кто предупредил императора о растущей мощи и воинственных намерениях Пруссии, и что его умом восхищался Бисмарк. Совсем недавно газеты отметили, что в Опере во время гала-представления в честь царя Теодоза [14] … во время гала-представления в честь царя Теодоза … — Аллюзия на официальный визит русского царя Николая II в октябре 1896 г. Русская тема в дальнейшем будет поддержана: Норпуа, в числе прочих постов, занимал пост посланника в Санкт-Петербурге; за обедом он щеголяет русским словцом «указ» (которое, впрочем, вошло во французский язык в качестве заимствования). государь удостоил г-на де Норпуа долгой беседы. «Я непременно должен выяснить, в самом ли деле этот визит имеет такое значение, — сказал нам отец, питавший огромный интерес к иностранной политике. — Я знаю, что папаша Норпуа весьма сдержан, но передо мной он так мило раскрывается».