Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Я приму их во дворце Сен-Дени после визита в Лувр, — сказал Майен. — Итак, Мейнвиль, пусть мне подадут коня, как он есть, в поту и пыли. Вы отправитесь со мною в Лувр. А вы, сестра, дожидайтесь нашего возвращения.

— Здесь, братец?

— Нет, во дворце Сен-Дени, где находятся мои слуги и вещи и где, предполагается, я остановился на ночлег. Через два часа мы там будем.

В тот же день, отважившись на большие приключения, король вышел из кабинета и велел позвать г-на д’Эпернона.

Было около полудня.

Герцог поспешил явиться к королю.

Стоя в приемной, его величество внимательно разглядывал какого-то монаха из обители св. Иакова. Тот под проницательным взором короля краснел и опускал глаза.

Король отвел д’Эпернона в сторону.

— Посмотри-ка, герцог, — сказал он, указывая на молодого человека, — какой у этого монаха странный вид.

— А чему вы изволите удивляться, ваше величество? — сказал д’Эпернон. — По-моему, вид у него самый обычный.

— Вот как?

Король задумался.

— Как тебя зовут? — спросил он монаха.

— Брат Жак, ваше величество.

— Другого имени у тебя нет?

— По фамилии — Клеман.

— Брат Жак Клеман? — повторил король.

— Может, и имя, по мнению вашего величества, звучит странно? — смеясь, спросил герцог.

Король не ответил.

— Ты отлично выполнил поручение, — сказал он монаху, не спуская с него глаз.

— Какое поручение, сир? — спросил герцог с бесцеремонностью, которую ему ставили в вину и к которой его приучило каждодневное общение с королем.

— Ничего, — ответил Генрих, — это у меня маленький секрет с одним человеком, которого ты не знаешь.

— Право же, сир, — сказал д’Эпернон, — вы так странно смотрите на мальчика, что он смущается.

— Да, правда. Не знаю почему, я не в состоянии оторвать от него взгляда. Мне сдается, что я уже видел его или еще когда-нибудь увижу. Кажется, он являлся мне во сне. Ну вот, я начинаю заговариваться. Ступай, монашек, ты хорошо выполнил поручение. Письмо будет послано тому, кто его ждет. Не беспокойся. Д’Эпернон!

— Слушаю, сир?

— Выдайте ему десять экю.

— Благодарю, — бесстрастно произнес монах.

— Можно подумать, что свое “благодарю” ты цедишь сквозь зубы! — сказал д’Эпернон: он не мог взять в толк, как это монах может пренебречь десятью экю.

— Я так говорю, — ответил маленький Жак, — потому что предпочел бы один из тех замечательных испанских кинжалов, что висят тут на стене.

— Как? Тебе не нужны деньги, чтобы смотреть балаганы на Сен-Лораяской ярмарке или веселиться в вертепах на улице Сент-Маргерит? — спросил д’Эпернон.

— Я дал обеты бедности и целомудрия, — ответил Жак.

— Дай ему один из этих испанских клинков, и пусть он идет, — сказал король.

Герцог, человек бережливый, выбрал нож с наиболее скромно отделанной рукояткой и подал его монашку.

Это был каталонский нож с широким, остро наточенным лезвием в прочной рукоятке резной кости.

Жак взял его в полном восторге оттого, что получил прекрасное оружие, и удалился.

Когда Жак ушел, герцог снова попытался расспросить короля.

— Герцог, — прервал его король, — найдется ли среди твоих сорока пяти двое или трое хороших наездников?

— По меньшей мере человек двенадцать, ваше величество, а через месяц и все будут отличными кавалеристами.

— Выбери из них двух, и пусть они сейчас же зайдут ко мне.

Герцог поклонился, вышел и вызвал в приемную Луаньяка.

Тот явился спустя несколько секунд.

— Луаньяк, — сказал герцог, — пришлите мне сейчас же двух хороших кавалеристов. Его величество сам даст им поручение.

Быстро пройдя через галерею, Луаньяк подошел к помещению, которое мы отныне будем называть казармой Сорока пяти. Он открыл дверь и начальственным тоном вызвал:

— Господин де Карменж! Господин де Биран!

— Господин де Биран вышел, — доложил дежурный.

— Как, без разрешения?

— Он изучает один из городских кварталов по поручению, которое дал ему нынче утром герцог д’Эпернон.

— Отлично! Тогда позовите господина де Сент-Малина.

Оба имени громко прозвучали под сводами зала, и двое названных тотчас же явились.

— Господа, — сказал Луаньяк, — пойдемте к господину д’Эпернону.

И он проводил их к герцогу, который отпустил Луаньяка и повел их к королю.

Король жестом велел герцогу удалиться и остался наедине с молодыми людьми.

В первый раз им пришлось предстать перед королем. Вид у Генриха был весьма внушительный.