Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

Вся команда, офицеры и матросы, ринулась за ним, издавая тот же клич; но ничей голос не прозвучал в ответ, никакая сила не воспротивилась их вторжению. Они увидели только, как три лодки, полные людей, неслышно заскользили по реке, словно три запоздалые ночные птицы.

Лодки быстро удалялись, сильными взмахами весел рассекая воду; птицы улетают, сильными взмахами крыльев рассекая воздух.

Французы в некотором недоумении стояли на кораблях, захваченных ими без боя. Так было по всей линии.

Вдруг Жуаез услыхал у себя под ногами смутный гул, и в воздухе запахло серой. Страшная мысль молнией прорезала его сознание; он подбежал к люку и поднял крышку: внутренняя часть судна пылала.

В ту же минуту по всей линии пронесся крик: “Назад, на корабли! На корабли!”

Все вернулись на свои суда проворнее, чем сошли с них; Жуаез, вскочивший на вражеский корабль первым, вернулся оттуда последним.

Едва он успел ступить на борт своей галеры, как огонь охватил палубу корабля, оставленного им минуту назад.

Словно извергаемое множеством вулканов, отовсюду вырывалось пламя; каждая лодка, каждая шлюпка, каждое судно были кратерами; французские корабли, более крупные, высились будто над огненной пучиной.

Тотчас был дан приказ обрубить канаты, разбить цепи, оторвать абордажные крюки; матросы взбирались по снастям со скоростью людей, убежденных, что в быстроте — спасение их жизни.

Но работа была огромная и превышала их силы; возможно, они еще успели бы освободиться от абордажных крюков, заброшенных антверпенцами на французские корабли , но ведь были еще и крюки, прицепленные французским флотом к неприятельским судам.

Вдруг разом загремели двадцать взрывов; французские суда сотряслись до самого основания, недра их затрещали.

Это гремели пушки, защищавшие подвижную плотину; заряженные неприятелем до отказа и затем покинутые, они разрывались сами собой, по мере того как их охватывал огонь, и разрушали все, чего достигали, — разрушали слепо, но верно.

Подобно исполинским змеям, языки пламени вздымались вдоль мачт, обвивались вокруг рей, своими багровыми языками лизали медные борта французских кораблей.

Жуаез, в своей роскошной броне с золотыми насечками невозмутимо стоявший посреди моря огня и властным голосом отдававший приказания, напоминал одну из тех сказочных саламандр, с чешуи которых при каждом их движении сыплются мириады сверкающих искр.

Вскоре взрывы стали еще более мощными, еще более разрушительными; уже не пушки гремели, разлетаясь на тысячи кусков, — загорелись крют-крюйт-камерывзрывались сами суда.

Пока Жуаез надеялся разорвать смертоносные узы, соединявшие его с неприятелем, он боролся изо всех сил; но теперь всякая надежда на успех исчезла; огонь перекинулся на французские суда, и всякий раз, когда взрывался неприятельский корабль, на палубу его галеры изливался огненный дождь, подобный последнему ослепительному снопу гигантского фейерверка.

Это был греческий огонь, беспощадный огонь, питаемый всем тем, что гасит другие огни, и пожирающий свою жертву даже в водной пучине.

Взрываясь, антверпенские суда прорвали заграждение, но французские суда уже не могли продолжать свой путь; сами охваченные пламенем, они носились по воле волн, волоча за собой жалкие обломки губительных брандеров, обхвативших французов своими огненными щупальцами.

Жуаез понял, что дальше бороться бессмысленно; он дал приказ спустить все лодки и плыть к левому берегу.

Приказ был передан на все остальные корабли с помощью рупоров; те, кто его не услыхал, инстинктивно прониклись той же мыслью.

Пока весь экипаж до последнего матроса не разместился в лодках, Жуаез оставался на палубе своей галеры.

Его хладнокровие, похоже, вернуло всем присутствие духа;

каждый из его моряков крепко держал в руках либо топор, либо абордажную саблю.

Не успел Жуаез достичь берега, как адмиральская галера взорвалась, осветив с одной стороны город, с другой — водный простор, могучую реку, которая, все расширяясь, сливалась наконец с морем.

Тем временем крепостная артиллерия умолкла — не потому, что битва стала менее жаркой, а потому, что фламандцы и французы теперь дрались врукопашную и уже невозможно было, метя в одних, не попасть в других.

Кальвинистская конница атакует в свой черед — и творит чудеса; вооруженные шпагами всадники врезаются в ряды фламандцев, топчут их лошадьми; раненые, но не сломленные враги тесаками вспарывают лошадям брюхо.