Александр Дюма - Дюма. Том 06. Сорок пять

— Это вопрос весьма щекотливый, — ответил Луаньяк, — и дать на него какой-нибудь категоричный ответ я не смог бы.

— Осмелюсь спросить вас, сударь: почему?

Эти вопросы задавались де Луаньяку с такой утонченной вежливостью, что, вопреки своему обыкновению, г-н де Луаньяк тщетно искал повода для суровой отповеди.

— Потому что сам я зачастую утром не знаю, что мне придется делать вечером.

— Сударь, — сказал Карменж, — по сравнению с нами вы занимаете настолько высокое положение, что должны знать много такого, что нам неизвестно.

— Поступайте так, как поступал я, господин де Карменж: узнавайте обо всем, никого не расспрашивая, я вам препятствовать не стану.

— Я обратился к вам за разъяснением, сударь, — сказал Эрнотон, — так как прибыл ко двору не связанный ни с кем ни дружбой, ни враждой, никакие страсти меня не ослепляют, и потому я, хоть и не стою больше других, могу быть вам полезнее любого другого.

— У вас нет ни друзей, ни врагов?

— Нет, сударь.

— Однако я полагаю, что короля-то вы любите?

— Я обязан и готов его любить, господин де Луаньяк, как слуга, как верноподданный и как дворянин.

— Ну, так вот вам один из существеннейших пунктов, на это вы и должны равняться, и, если вы человек сообразительный, вы сами распознаете, кто стоит на противоположной точке зрения.

— Отлично, сударь, — с поклоном ответил Эрнотон, — все ясно. Но остается одно обстоятельство, сильно меня смущающее.

— Какое же?

— Слепое повиновение.

— Это первейшее условие.

— Я отлично понимаю, сударь. Слепое повиновение зачастую бывает делом нелегким для людей, щепетильных в вопросах чести.

— Это уж меня не касается, господин де Карменж, — сказал Луаньяк.

— Однако если вам какое-нибудь распоряжение не по вкусу?..

— Я вижу подпись господина д’Эпернона, и это возвращает мне душевное спокойствие.

— А господин д’Эпернон?

— Господин д’Эпернон видит подпись его величества и тоже, подобно мне, успокаивается.

— Вы правы, сударь, — сказал Эрнотон, — я ваш покорный слуга.

Эрнотон направился было к выходу, но Луаньяк остановил его.

— Вы, однако же, натолкнули меня на некоторые соображения, — сказал он, — и я вам скажу кое-что, чего не сказал бы другим, ибо эти другие не говорили со мною так мужественно и достойно, как вы.

Эрнотон поклонился.

— Господин де Карменж, — Луаньяк вплотную приблизился к молодому человеку, — может быть, сегодня вечером сюда явится одно весьма важное лицо: не упускайте его из виду и следуйте за ним повсюду, куда бы оно ни направилось по выходе из Лувра.

— Позвольте сударь, это, кажется, называется шпионить?

— Шпионить? Вы так полагаете? — холодно произнес Луаньяк. — Возможно, однако же…

Он вынул из-за пазухи бумагу и протянул ее Карменжу. Тот, развернув ее, прочел:

“Если бы господин де Майен осмелился появиться сегодня в Лувре, прикажите кому-нибудь проследить за ним”.

— Чья подпись? — спросил Луаньяк.

— Подпись: д’Эпернон, — прочел Карменж.

— Итак, сударь?

— Вы правы, — ответил Эрнотон, низко кланяясь, — я прослежу за господином де Майеном.

И он удалился.

Господин де Майен, о котором так много говорили в Лувре и который об этом даже не подозревал, вышел из дворца Гизов черным ходом и верхом, в сапогах, словно только что с дороги, отправился с тремя свитскими в Лувр.

Предупрежденный о его прибытии, г-н д’Эпернон велел доложить о нем королю.

Предупрежденный, в свою очередь, г-н де Луаньяк вторично дал Сорока пяти те же указания; итак, пятнадцать человек, как и было условлено, находились в передней, пятнадцать — во дворе и четырнадцать — в казарме. Мы говорим “четырнадцать”, так как Эрнотона, получившего особое поручение, не было среди его товарищей.

Но ввиду того, что свита де Майена не вызывала никаких опасений, второй группе было разрешено возвратиться в казарму.

Господина де Майена ввели к королю: он явился с самым почтительным видом и был принят королем с подчеркнутой любезностью.

— Итак, кузен, — обратился к нему король, — вы решили посетить Париж?

— Так точно, сир, — ответил Майен, — я счел своим долгом от имени братьев и своего собственного напомнить вашему величеству, что у вас нет слуг более преданных, чем мы.

— Ну, ей же Богу, — сказал Генрих, — все это так хорошо знают, что, если бы не удовольствие, которое доставил мне ваш приезд, вы могли и не затруднять себя этим путешествием. Уж наверно имеется и какая-нибудь иная причина!