Даниил Хармс - Рассказы, сценки, наброски

– Да вот хотела лягушек в баночку изловить.

– Ну,– говорит сторож,– это ничего, только смотри: по траве ходить воспрещается.

Когда сторож ушел, жена профессора зарыла баночку в землю, ногой вокруг притоптала и пошла по саду погулять.

А в саду к ней какой-то матрос пристал.

– Пойдем да пойдем,– говорит,– спать.

Она говорит:

– Зачем же днем спать?

А он опять свое: спать да спать. И действительно, захотелось профессорше спать.

Идет она по улицам, а ей спать хочется. Вокруг люди бегают, какие-то синие, да зеленые, а ей все спать хочется. Идет она и спит. И видит сон, будто идет к ней навстречу Лев Толстой и в руках ночной горшок держит. Она его спрашивает: «Что же это такое?» А он показывает ей пальцем на горшок и говорит:

– Вот,– говорит,– тут я кое-что наделал и теперь несу всему свету показывать. Пусть,– говорит,– все смотрят.

Стала профессорша тоже смотреть и видит, будто это уже не Толстой, а сарай, а в сарае сидит курица.

Стала профессорша курицу ловить, а курица забилась под диван и оттуда уже кроликом выглядывает.

Полезла профессорша за кроликом под диван и проснулась. Проснулась. Смотрит: действительно лежит она под диваном.

Вылезла профессорша из-под дивана, видит – комната ее собственная. А вот и стол стоит с недопитым кофем. На столе записка лежит: «Вот все, что осталось от Вашего супруга».

Всплакнула профессорша ещё раз и села холодный кофе допивать.

Вдруг звонок. Что такое?

– Поедемте.

– Куда?– спрашивает профессорша.

– В сумасшедший дом,– отвечают люди.

Профессорша стала кричать и упираться, но люди схватили ее и отвезли в сумасшедший дом.

И вот сидит совершенно нормальная профессорша на койке в сумасшедшем доме, держит в руках удочку и ловит на полу каких-то невидимых рыбок.

Эта профессорша – только жалкий пример того, как много в жизни несчастных, которые занимают в жизни не то место, которое им занимать следует.

21 августа 1936 года

Даниил Иванович Хармс

Я родился в камыше. Как мышь. Моя мать меня родила и положила в воду. И я поплыл.

Какая-то рыба с четырьмя усами на носу кружилась около меня. Я заплакал. И рыба заплакала.

Вдруг мы увидели, что плывет по воде каша. Мы съели эту кашу и начали смеяться.

Нам было очень весело, мы плыли по течению и встретили рака. Это был древний, великий рак, он держал в своих клешнях топор.

За раком плыла голая лягушка.

– Почему ты всегда голая?– спросил ее рак.– Как тебе не стыдно?

– Здесь ничего нет стыдного,– ответила лягушка.– Зачем нам стыдиться своего хорошего тела, данного нам природой, когда мы не стыдимся своих мерзких поступков, созданных нами самими?

– Ты говоришь правильно,– сказал рак.– И я не знаю, как тебе на это ответить. Я предлагаю спросить об этом человека, потому что человек умнее нас. Мы же умны только в баснях, которые пишет про нас человек, так что и тут выходит, что опять-таки умен человек, а не мы.– Но тут рак увидел меня и сказал:

– Да и плыть никуда не надо, потому что вот он – человек.

Рак подплыл ко мне и спросил:

– Надо ли стесняться своего голого тела? Ты человек и ответь нам.

– Я человек и отвечу вам: не надо стесняться своего голого тела.

1934 год

Даниил Иванович Хармс

Старичок чесался обеими руками. Там, где нельзя было достать обеими, старичок чесался одной, но зато быстро-быстро. И при этом быстро мигал глазами.

Хвилищевский ел клюкву, стараясь не морщиться. Он ждал, что все скажут: «Какая сила характера!» Но никто не сказал ничего.

Было слышно, как собака обнюхивала дверь. Хвилищевский зажал в кулаке зубную щетку и таращил глаза, чтобы лучше слышать. «Если собака войдет,– подумал Хвилищевский, я ударю ее этой костяной ручкой прямо в висок!»

… Из коробки вышли какие-то пузыри. Хвилищевский на цыпочках удалился из комнаты и тихо прикрыл за собой дверь. «Черт с ней!– сказал себе Хвилищевский.– Меня не касается, что в ней лежит. В самом деле! Черт с ней!»

Хвилищевский хотел крикнуть: «Не пущу!» Но язык как-то подвернулся и вышло: «не пустю». Хвилищевский прищурил правый глаз и с достоинством вышел из залы. Но ему всё-таки показалось, что он слышал, как хихикнул Цуккерман.

Из паровозной трубы шел пар, или так называемый дым. И нарядная птица, влетая в этот дым, вылетала из него обсосанной и помятой.