Бана - Кадамбари

Пока я так размышлял, Харита опустил меня в тень подле ашоки и, коснувшись в почтительном приветствии ног отца, сел рядом с ним на подстилку из травы куши. Едва он уселся, как отшельники, завидев меня, начали его расспрашивать: «Откуда ты взял этого птенчика?» А он отвечал: «Я нашел его, когда ходил купаться. Он, верно, выпал из дупла одного из деревьев, растущих у озера Пампы, и лежал, измученный жаждой, в горячей пыли. От падения с большой высоты тело его было изранено, и жизнь в нем едва-едва теплилась. Отшельнику трудно взобраться на высокое дерево, и я не мог положить его обратно в гнездо. Тогда, движимый состраданием, я решил принести его сюда. У него еще не выросли крылья, и сам он не способен подняться в воздух. Поэтому пусть пока поживет на каком-нибудь дереве здесь, в обители, а я и сыновья аскетов будем кормить его рисовыми зернами и поить плодовым соком. Ведь покровительство беззащитным — первый долг для таких, как мы. Когда же у него появятся крылья и он сможет летать, пусть летит куда пожелает, а если привыкнет к нам, то может и остаться здесь».

Когда святой Джабали услышал рассказ обо мне, у него пробудилось любопытство, и, слегка наклонив голову, он посмотрел на меня покойным, но пристальным взором, будто омыв меня чистой водой. А затем, вглядевшись еще внимательней, он словно бы узнал меня и проговорил: «Он пожинает плоды своих дурных деяний». Поистине, этот великий мудрец в силу своего подвижничества способен проницать божественным оком три времени: прошлое, настоящее и будущее, и весь мир как бы лежит у него на ладони. Он ведает былые рождения, предсказывает грядущее, определяет срок жизни любого существа, попавшегося ему на глаза. Зная такой его дар, все отшельники, собравшиеся подле ашоки, преисполнились любопытства: «Что за дурные деяния совершил этот попугай? Отчего он их совершил и где? Кем он был в своем прошлом рождении?» И стали просить великого подвижника: «Расскажи нам, святой отец, за какие дурные деяния он теперь расплачивается, кем был он в прежнем рождении, отчего стал птицей и каково его имя. Утоли, божественный, наше любопытство; тебе ведомо все чудесное».

На расспросы отшельников великий мудрец отвечал: «Эта удивительная история очень длинна, а день уже на исходе. Приближается час омовения, и нам нельзя медлить: время воздать почести богам. Ступайте, завершите свои дневные обязанности, а вечером, когда, отведав плодов и кореньев, вы будете отдыхать, я подробно, с начала до конца, расскажу вам, кто он такой, что делал в прежнем рождении и как снова появился на свет. Теперь же надо его накормить и дать ему отдохнуть. Когда я буду рассказывать, он вспомнит, словно забытый сон, всю свою прошлую жизнь». Так он сказал и, поднявшись с места, приступил вместе с другими отшельниками к вечерним обрядам, начиная с омовения.

Тем временем день подошел к концу. Солнце в небе словно бы пропиталось красным сандалом, который отшельники принесли ему в дар, совершая предписанные после омовения жертвы. Его сияние стало слабеть, словно бы выпитое подвижниками, когда, они, запрокинув по обычаю головы, не отрывали от его диска неподвижного взгляда. Оно спустилось с неба, подобрав красные, как лапки голубя, ноги-лучи, словно бы опасаясь коснуться подымающегося вверх созвездия Большой Медведицы. В сиянии пунцовых лучей оно отразилось в Западном океане и стало похоже на лотос, что растет из пупа возлежащего на водах Вишну {114} 114 …лотос, что растет из пупа ‹…› Вишну… — Перед началом творения Вишну возлежит на змее Шеше в водах Мирового океана, из его пупа вырастает лотос, из лотоса — Брахма, который и осуществляет задуманный Вишну замысел творения мира; см. примеч. 25. и источает струю золотистого меда. Его лучи, будто птицы на исходе дня, покинули землю и, оставив дневные лотосы, взлетели на вершины деревьев и гор. Покрытые багровыми пятнами заката, деревья в обители словно бы облачились в одежды из красного лыка, которые развесили повсюду отшельники. И едва сияющее тысячью лучей благое солнце зашло, занялась алая заря, как если бы из глубин Западного океана поднялось коралловое дерево.

В обители между тем отшельники предавались созерцанию. Ласково звенели струи молока, льющегося из вымени священных коров. На жертвенных алтарях зеленела трава куша, а дочери подвижников разбрасывали по земле вареный рис в дар божествам — хранителям сторон света. Вечерняя заря, подкрашенная светом вспыхнувших звезд, казалась коровой с красными глазами, которая долго где-то бродила, а теперь вернулась в стойло. Купы лотосов, опечаленные разлукой с солнцем, словно бы приняли на себя обет ради возвращения своего господина: подняли кувшины с водою — свои бутоны, облачились в платье из лыка — белых гусей, подпоясались вервием — водорослями, стали перебирать четки — снующих над ними пчел. Когда солнце опустилось в Западный океан, сонмы звезд, будто брызги при всплеске волн, усеяли небо. Они засверкали так, как если бы дочери сиддхов в честь вечерней зари рассыпали по небесной глади гроздья ярких цветов. А спустя какое-то время и заря погасла, как если бы, совершая вечерний обряд, отшельники смыли ее пригоршнями воды.