Бана - Кадамбари

На этом дереве шалмали жили многие семьи попугаев, слетевшихся сюда из разных стран. Внутри его дупел, на ветвях и в листве, в расщелинах ствола и под старой сухой корой — всюду, где только было свободное место, строили они тысячи укромных гнезд, которые, как они надеялись, никто не сможет разорить, ибо на дерево трудно было взобраться. Когда попугаи рассаживались на ветках этого могучего дерева, оно казалось покрытым густой листвой, хотя на самом деле листва на нем от времени уже поредела. Ночи попугаи проводили в своих гнездах, а днем вереницей, один за другим, улетали в поисках пропитания и походили при этом на реку Ямуну, поднятую вверх плугом захмелевшего Баларамы {84} 84 …на реку Ямуну, поднятую вверх плугом ‹…› Баларамы… — См. примеч. 45. и разделившуюся на несколько протоков, или на лотосы, взращенные небесной Гангой и вырванные из нее божественным слоном Айраватой. Они озаряли пространство зеленым блеском, будто кони колесницы солнца, походили на летучий ковер из изумрудов, тянулись по озерной глади неба, как зеленые водоросли. Своими крыльями, похожими на листья дерева кадали, они, будто веером, охлаждали лики сторон света, измученных солнечным жаром. Они словно бы пролагали в небе широкую, поросшую весенней травой тропу, словно бы опоясывали радугой небесный свод. Насытившись, попугаи возвращались домой и прямо из клювов, красных, как когти тигра, покрытые кровью убитой лани, поили своих птенцов плодовым соком, кормили зернами и побегами риса. А затем проводили всю ночь на дереве, укрыв птенцов у себя на груди, ибо питали к ним великую любовь, которая была несравнима с любой другой их привязанностью.

По воле судьбы у одного из этих попугаев, жившего в старом дупле дерева шалмали и бывшего уже в преклонном возрасте, родился я — его единственный сын. Не выдержав тяжких мук моего рождения, отошла в иной мир моя мать. И хотя отец безмерно страдал из-за смерти любимой жены, любовь к сыну заставила его скрыть эти страдания глубоко в сердце, и в своем одиночестве он всецело посвятил себя моему воспитанию. А между тем был он уже весьма дряхлым; его широкие крылья, на которых осталось совсем мало перьев, похожих на жалкие стебельки травы куши, бессильно свисали с плеч, не пригодные к полету; он постоянно дрожал и, казалось, хотел этой дрожью стряхнуть с себя бремя возраста, доставлявшего ему столько мучений. Лишенный возможности добывать пропитание, он своим клювом, красным, как цветы шепхалики, расщепившимся надвое, стертым и помягчевшим от долголетнего пережевывания побегов риса, подбирал зерна, выпавшие из гнезд соседей, отыскивал огрызки плодов, расклеванных другими попугаями, и приносил их мне. А сам всякий раз кормился лишь тем, что оставалось от моей еды.

Однажды, когда месяц в небе, порозовевший от занявшейся зари, как старый гусь, чьи крылья зарумянились от нектара лотосов, спустился с песчаных отмелей небесной Ганги на берег Западного океана; когда, бледный, как шерсть поседевшей лани, расширился горизонт; когда гроздья звезд, похожих на цветы, разбросанные по глади неба, были словно бы сметены рубиновыми прутьями метелки солнечных лучей, красных, как растопленная смола или окровавленная грива льва; когда семизвездие Большой Медведицы сдвинулось к северу, словно бы направившись к озеру Манасу, чтобы совершить утреннее омовение; когда Западный океан вынес в надвое расколотых раковинах на песчаный берег мириады жемчужин, похожих на сонмы звезд, сброшенных вниз первыми лучами солнца; когда омытый утренним туманом лес, в котором просыпались попугаи, зевали, потягиваясь, львы и самки слонов будили опьяневших от мускуса супругов, словно бы поднес на ладонях своей листвы появившемуся из-за вершины Горы восхода солнцу охапки цветов, отяжелевшие от холодной ночной росы; когда клубы дыма от жертвенных костров, серые, как ослиная шерсть или как стайки голубей в кроне деревьев, населенных лесными божествами, потянулись вверх, будто стяги добродетели; когда, едва заметный, но мало-помалу набирая силу, подул утренний ветерок, принося с собою капли росы, заставляя дрожать стебли лотосов, осушая струйки пота на коже утомленных утехами любви жен горцев, сдувая пену с морд жующих жвачку лесных буйволов, наставляя в искусстве танца трепещущую листву лиан, разбрызгивая из раскрытых чашечек лотосов капли нектара и услаждая цветочным ароматом тучи пчел; когда изнутри бутонов лотосов, куда пробрались, сложив крылья, шмели, послышалось жужжание, которое походило на гимн, славящий пробуждение цветов, или на перезвон колокольчиков, привязанных к вискам слонов; когда лани с шерстью, свалявшейся на брюхе и посеревшей от лежки на земле, под порывами холодного утреннего ветерка стали медленно открывать глаза, зрачки которых были затуманены обрывками сновидений, а ресницы оставались слипшимися словно бы от потекшей туши; когда на лесных тропинках там и здесь появились отшельники; когда на озере Манасе послышалось сладостное гоготанье гусей и громко захлопали ушами лесные слоны, заставляя пуститься в пляс стайки павлинов; когда на лбу слона-солнца, вступившего на свою тропу в небе, засверкали, будто гирлянды цветов, красные, как рубин, утренние лучи; когда медленно-медленно поднялся вверх владыка Савитар и его лучи озарили лес, как если бы снова поселился в горах сын солнца царь обезьян Сугрива и, разлученный со своей женой-звездой Тарой {85} 85 …Сугрива, ‹…› разлученный ‹…› с Тарой… — См. примеч. 78; Балин, изгнав Сугриву, отнял у него и жену — Тару; «Тара» букв. значит «звезда», Сугрива — сын бога солнца Сурьи. , стал скакать по верхушкам деревьев близ озера Пампы; когда рассеялись сумерки и солнце засияло так ярко, как будто пожелало в одно мгновение пройти первый отрезок своего дневного пути; когда попугаи, каждый куда хотел, разлетелись по всем сторонам света; когда на дереве шалмали не слышалось ни единого звука и, хотя в гнездах осталось полно птенцов, оно казалось необитаемым; когда мой отец еще не встал, а я, слабый птенчик, еще не обретший крыльев, мирно лежал подле него в дупле, — так вот, однажды, когда наступил рассвет, вдруг по всему огромному лесу громогласно прокатился шум охоты, могучий, как рокот Ганги, низведенной на землю Бхагиратхой {86} 86 …Ганги, низведенной на землю Бхагиратхой… — См. примеч. 26. . И, сливаясь с плеском крыльев поспешно разлетающихся птиц, с ревом испуганных молодых слонов, с жужжанием пчел, покидающих дрожащие лианы, с сопением диких кабанов, ринувшихся бежать с задранными кверху рылами, с рыком львов, пробудившихся ото сна в горных ущельях, он нагнал страх на всех лесных тварей, заставил затрепетать деревья, наполнил ужасом слух лесных божеств. Заслышав этот шум, никогда не слыханный мною прежде, оглушенный им, объятый по своему малолетству трепетом, весь перепуганный, я в поисках защиты забился под немощные крылья моего престарелого отца, который лежал рядом.