Синклер Льюис - Письмо королевы

Он произнес целую речь об искусстве врачевания, уснащенную такими энергичными ругательствами, что Селиг замер в ужасе и восхищении. Сенатор не смягчил красочности своих выражений и тогда, когда вошла его секретарша миссис Тинкхем, маленькая, тщедушная, вылинявшая вдова девственно-непорочного вида.

Селиг думал, что она со страху покончит с собой, бросившись вниз с высокой веранды. Но этого не случилось. Она подождала немного, деликатно зевнула, подала сенатору конверт из плотной коричневой бумаги и не менее деликатно удалилась.

Сенатор ухмыльнулся.

— Вечером сделает из меня мишень для своих молитв. При вас не посмела. Ну вот, теперь легче стало. Крепкая ругань — отличное терапевтическое средство, забытое в наш развращенный век. По части крепких выражений я могу сообщить вам более исчерпывающие сведения, чем по части дипломатии, — кстати, дипломатия широко ими пользуется. А вот то письмо, в котором государственный секретарь Одни говорит о роли своей дипломатической переписки с правительством Великобритании.

Этот листок был страницей истории. Никогда в жизни Селиг не брал в руки ни одного предмета с таким благоговейным трепетом.

— Ой! — воскликнул он. — Да ведь вы использовали его — конечно. Я-то знаю только начало письма. Вы не представляете себе, сэр, как мне интересно взглянуть на остальную часть. Если я не ошибаюсь, вы использовали первый абзац в вашей «Англо-американской империи», кажется, на странице двести семьдесят шестой, не правда ли?

— Возможно. Эта работа не принадлежит к числу моих настольных книг.

— Вам, несомненно, известно, что в прошлом году это письмо было перепечатано из вашей книги в «Вестнике Американского общества исторических изысканий»?

— Вот как?

Старик был, по-видимому, чрезвычайно польщен. Он ласково посмотрел на Селига, как на молодого, но испытанного друга, и проговорил, усмехнувшись:

— Кажется, я понимаю, что чувствовал царь Тут, когда его вспомнили и откопали… Мисс Талли! Эй, мисс Талли, будьте любезны, велите Мартенсу принести нам виски с содовой и два бокала. Как?! Ну, знаете, сударыня, мы с вами успеем обсудить мои старческие пороки, когда наш гость уедет. Повторяю — два бокала! Так вот, вернемся к государственному секретарю Олни. Дело обстояло так…

Два часа спустя сенатор Райдер все еще говорил, и за эти два часа он сообщил Селигу столько нигде не опубликованных сведений, сколько исследователь не обнаружил бы и за два года работы.

Два часа Селиг провел в обществе президентов и послов, слушал беседы министров иностранных дел за обеденным столом, беседы настолько конфиденциальные, имевшие такое значение для судеб мира, что о них не упоминается даже в частной переписке. Сенатор рассказал Селигу о своей дружбе с королем Эдуардом, о том, как однажды за стаканом минеральной воды король предсказал будущую мировую войну.

Скромный учитель, которому ни разу в жизни не доводилось беседовать с более важным лицом, чем ректор захолустного колледжа, захлебывался от чувства, что стал поверенным тайн королей и фельдмаршалов, Анатоля Франса и лорда Холдейна, Сары Бернар и Джорджа Мередита.

Только сейчас Селиг по-настоящему понял (хотя теоретически всегда это знал), что в частной жизни все великие мира сего — простые, обыкновенные люди, как, скажем, доктор Уилбур Селиг, преподаватель Эразмус-колледжа. С королем Эдуардом, например, он почувствовал себя на короткой ноге, когда узнал от сенатора (хотя тот, возможно, и преувеличивал), что король не умел чисто, без немецкого акцента, произнести собственное имя, и ощутил себя светским кутилой, услышав подробности одной не сверхпристойной вечеринки, на которой после обильных возлияний Бахусу некий английский герцог, некий немецкий князь и некий португальский король распевали в компании сомнительных дам (и с сенатором Райдером в роли дирижера) нежный романс «Наливай, не зевай».

В течение этих двух часов было несколько минут, когда Селиг витал между небом и землей, в мире бесплотных духов Конан Дойля. До этого дня бутылка домашнего пива раз в месяц казалась Селигу пределом злоупотребления алкогольными напитками. Сделав себе слабую смесь виски с содовой, он заметил — несколько встревоженный своим незнанием великосветских обычаев по части спиртного, — что сенатор налил себе виски в три раза больше.

Однако старик, не спеша смаковавший виски, покачивая лысой головой от удовольствия, держался крепко, в то время как Селиг, пробив какие-то розово-серые облака, прорезаемые вспышками молний, взвился на шесть миллионов миль над землей и парил на этой головокружительной высоте, едва соображая что-либо, в то время как далеко-далеко внизу сенатор ораторствовал о взаимосвязях кубинского сахара и колорадской свеклы.