Мигель Астуриас - Зеркало Лиды Саль

– Да ни из-за чего.... – отвечал Хуандо. его язык еле ворочался в такт едва шевелящейся мысли.

– Двое мужчин не пойдут насмерть рубиться мачете из-за ничего. Причина должна быть. Сальватьерра был твоим врагом?

– Да нет, не был…. – Ты его давно знал?. – Да нет, я его не знал, он меня тоже…

– Потому вы и дрались?

– Да нет. Повстречались и подрались. Мне его кровь пролить захотелось. Есть такие люди, которым горло перерезать хочется. Ну я его и позвал драться, дело мужское, обычное…

– Так вот, за мужское обычное дело тебе придется дорого заплатить…

– Быть по-вашему, за мужское дело всегда платить надо…

И опять делал дурашливое лицо. Надо уметь сделать такие остекленевшие глаза без всякого выражения из своих живых глаз: надо уметь казаться таким безучастным и так вяло шевелить губами, чтобы волосок не дрогнул в его редких усах. Надо только суметь стать таким тихим… впрочем, это было него натуре, быть тихим, нешумливым.

Судья дважды его допрашивал. Драться насмерть и не знать друг друга.

– Если верно то, что ты его никогда в жизни не видел,. – и чиновник приближал свое лицо, украшенное очками, к равнодушному лицу обвиняемого. – какого черта тебе втемяшилось драться с ним. требопать. чтобы он взялся за мачете, грозить, что ты его убьешь, потому что тебе так велено у тебя есть наказ его прикончить…

Хуандо в ответ. – ни слова, а его молчание из себя выводило судью, который все спрашивал да расспрашивал, то один вопрос задавал, то другой, чтобы он сознался, кто толкнул его на преступление, за которое теперь один расплачивается.

– Тебя кто-нибудь подкупил? Кто-нибудь давал деньги за убийство Сальватьерры?. – А потом начинал заходить с другого конца:. – Хуандо, ты знаешь, что такое гипнотизм?

– Да как не знать…

– Так знаешь или нет?..

– Знаю…

– Тогда не кажется ли тебе, что ты убил его в драке под воздействием какой-то чудодейственной силы, вроде бы как загипнотизированный?

– Не знаю… Может, так, а может, и нет…

– Что же с тобой все-таки приключилось?

– Зашел я, значит, пропустить стаканчик, пью я. еще не допил, как слышу, кто-то называет имя этого…

– Пруденсио Сальватьерры…

– Да, и все-то во мне перевернулось, равно как гора каменная на меня обрушилась. Так и замолотило, застучало по мне. а его имя так в голову ударило, что я тут же вытащил мачете и позвал его драться, хотя предупредил, что ему меня не убить, потому как сделан я из камней.

Хуандо ни на какие вопросы больше не отвечал и только поигрывал соломенным сомбреро, которое держал в руках.

Ему дали десять лет за убийство. Исписали уйму бумаги и дали десять годков тюрьмы, словно на десять лет закопали в землю. Он это так и воспринял: десять лет своей жизни быть ему мертвым, а как выйдет из заключения, все равно что вернется с кладбища.

Но лучше тюрьма, чем могила, утешала себя Карденала Сифуэнтес, с каждым месяцем все более опечаливаясь, с каждым днем все более сокрушаясь, ибо ей казалось, что и на нее взвалили такой же груз наказания. Она нанялась в прислуги неподалеку от большой тюрьмы в городе, куда после вынесения приговора перевели Хуандо из их деревни. И воскресенье за воскресеньем, умывшись в пять утра, она обряжалась в праздничное платье, смазывала волосы ароматическим маслом, вплетала в обе косы красивые ленты, которые каждое воскресенье были разными. – то зелеными, то красными, то желтыми, и отправлялась к острогу, счастливая тем, что может доставить арестанту радость своим присутствием, булочками и сигарами.

В то воскресенье Хуандо. обняв ее обеими руками, которые просовывались, как головы двух питонов, сквозь разделявшую их решетку, немало ее удивил.

– Ведь это,. – сказал он ей на ухо,. – все-таки кончится…

Она не поняла, но и объяснить не попросила. Точнее сказать, она не поняла того, что уже знала.

Она знала, что заключение окончится и стало оканчиваться очень давно. Едва только он вошел в тюрьму, срок начал кончаться. Но не кончается. Никак не кончается…

Хотя, по правде сказать, Хуандо не тяготился своим заточением, потому что покойный Сальватьерра с каждым днем все меньше терзал его душу, а случись все иначе, до смерти пришлось бы терзаться угрызениями совести. Здесь сполна расплачусь, и будем жить в мире, говорил себе Хуандо и успокаивался.

– А когда выйдешь, что ты будешь делать?. – Голос Карденалы дрогнул, ибо, страшась спросить, как себе представляет будущее ее муж, она сказала не «мы будем делать», а «ты будешь делать»…