Пимен Карпов - Пламень

А Вячеслав юлил и выведывал. Заманивал девушек, ходил за ними по пятам, каверзничал. Острил зубы и на Неонилу, на сноху. Сгорал от страсти…

Но грызло его за сердце одно: выследить скрытников, опутать, сокрушить… А пламенников и Крутогорова живыми взять на потеху и расправу самого князя тьмы Гедеонова… Вот о чем были думы следопыта. Вот о чем была его песня — вой молчаливый, подспудный крик.

Сроки катастроф приближались.

В поле и в доме — везде обхаживал мужиков, вертя втянутой в плечи головой и узкими виляя раскосыми глазами, рыжий монах. Заходила ли речь о земле, о вере ли подымался спор — тут как тут Вячеслав. Мелким рассыпаясь бесом, юлил и заливался соловьем:

— Я, понимаешь, давно говорю… Земля — мужикам!.. Ать?.. Дух живет, где хощет… Какое у духа начало?.. Конец?..

Видя же, что мужики косят все-таки на него медленные свои недоверчивые глаза, вспыхивал, кружился волчком и визжал:

— Я — за вас же… а вы не можете этого сообразить?.. На барина, на Гедеонова-то, скоро пойдем?.. Ать?.. Мужики отворачивались от него, бросая глухо:

— Бесстыжие твои глаза!..

А он вилял узким зраком гадюки:

— Я ничего, я так…

В закуравленной, тесной галдливой сборне распинался теперь чернец за пламенников и злыдоту.

— Дух живет, где хощет… Светодавцы энти, да пламенники… аль злыдота… они, хоть и безумцы… а дух, понимаешь, сокотает в них… аки…

— Замолчи, бесстыжая твоя харя!.. — ворчали мужики, ярясь.

— Я ничего, я так… Безумцы ведь, пламенники-то?..

— Брешешь. А и безумцы — так ведь это и есть наитие, оно самое.

За окнами, гудели ветлы. У мазанок, хижек и дворов дикие раздавались крики, свисты, рёгот…

— Злыдота!.. — припадали мужики к окнам, вглядываясь в ночную темноту. — Гуляют!.. Встречай гостей!

С плясками и песнями, веселя себя и паля, вихрем носилась злыдота. В закоптелые врывалась хаты мужиков. Тяготой делилась.

В Знаменском селе беспокойные, огненно любящие, верующие, проклинающие, палимые, все, кто пытал себя, гремел громом будящим, тревогу в сердца и смуту в умы вселял, — пользовались особыми льготами, словно вольные казаки. Селяки черкесов и стражников подмазывали вечно хабарой, так что злыдоту не трогали. А может быть, помещики вовсе боялись выселять лютую злыдню из своих вотчин, чтобы не раздуть пожара?

Топот, шум, визг, крики ворвались в сени. Корявые, заскорузлые руки шарили уже по стенам, гремели оторванной щеколдой.

А на улице бабий шел вой:

— Конец свету!.. Маета одолела мир крешшен-ный!..

Сорванная упала с петель дверь. В сборню ворвались злыдотники вихрем. Впереди — Неонила, тревожная, огненная, ярая, кричала. Да только скрежет, визги — забивали ее голос.

— Ох, дяденьки… Ох, любенькие!.. Да не майте ж чего зря про злыдоту окаянную!.. А примите тяготу!.. Ой, веселитесь!..

— Вы — наши! — целовались селяки с злыдотниками.

Козьма-скопец, наткнувшись на Вячеслава, выпятил перед ним пузо, впер руки в бока. Шатаясь на кривых ногах, навел сонный свой рыбий глаз на извивающегося чернеца.

— Еге!.. скыть, следопыт?.. Ен самый!.. Што чмыхаешь?.. Што шукаешь?..

— Ду-х живет, где хощет… — скорчился чернец, тонким дергая заостренным веснушчатым носом и пряча сучьи глаза за белесыми ресницами. — Я ничего… я, понимаешь, так… Я нащет… Бога… злыдни.

Медленно и тяжело, качая пузом и сгибая в крючок заскорузлый палец, шамкал Козьма-скопец:

— Бох уреден тым, шту прошшает усех… Чуть, скыть, ззмея ззасасет — ты сычас к Ему… Прости, дескать!.. Ну и прошшает… А, ето негоже…

Как шмели, гудели селяки. Чернец, нахлобучив на глаза скуфью, стрельнул щелками невидных своих глаз в Козьму. Прогугнел ехидно:

— Жулики выдумали Бога… Ать?.. Пламенники разные там… А не слыхал ты, дед, — вдруг, подкатившись к Козьме, заюлил он гадюкой: — Красава будто у пламенников-то энтих проявилась… Красоты будто неописанной… Людой ее звать…

— А табе што-ть, оглоед чертов?.. — гаркнул на него Козьма. — Ззасть!..

— Я ничего!..

— Крестись!.. Огнем!.. — загудела толпа. — Он — са-танаил!.. Вяжите чертопхана, а то дымом изделается — только и видели!.. Тьмяный — его бох!

Навалились на чернеца мужики, скрутили ему ноги. Потащили за двери. Гулко лязгал Вячеслав зубами.

Хохочущая ярая толпа под обрыв к озеру притащила его, на острый откос, где загорался уже дикий ревущий костер…

— Я ничего!.. Братцы! — заорал следопыт. — Никакого Тьмянаго знать не знаю — ведать не ведаю!.. Верую!.. Во Единаго!..