Лу Синь: Подлинная история А-кью

А-кью по натуре был весьма нравственным человеком, и хотя нам неизвестно, у какого просвещенного наставника он учился, но в отношении принципа «разделения полов» всегда был необычайно строг и неизменно проявлял суровую твердость в осуждении разной, не соответствующей конфуцианству, ереси, вроде маленькой монашки или Поддельного заморского черта.

Его учение было таково: всякая монахиня непременно состоит в любовной связи с монахом; всякая женщина, выходящая из дому, безусловно стремится залучить себе любовника, и если женщина где бы то ни было разговаривает с мужчиной, то, разумеется, дело не чисто. В знак осуждения он бросал на женщин гневные взгляды, или преследовал их едкими словами, или же исподтишка швырял в них камешки.

Кто бы мог подумать, что А-кью способен потерять душевное равновесие из-за какой-то маленькой монашки, да еще в тот период, когда человек «устанавливается». [49]Ведь мораль древних учит нас сохранять душевное равновесие. Женщин поистине следует ненавидеть! Будь лицо монашки не напомажено, А-кью, разумеется, не впал бы в грех: будь оно хоть чем-нибудь прикрыто, он тем более избежал бы искушения. За пять или шесть лет до этого случая А-кью оказался однажды в толпе зрителей, собравшихся перед открытой сценой, и ущипнул за ногу какую-то женщину, но она была в чулках, и это спасло его от потери душевного равновесия. А на лице маленькой монашки, разумеется, не могло быть одежды – и все получилось иначе… Разве не доказывает это, что женщина – существо пагубное?

«Женщина!» – думал А-кью.

И вот он стал засматриваться на женщин, которые, по его мнению, «всегда стремятся залучить любовника», но они даже не улыбались ему в ответ. А-кью внимательно прислушивался к тому, что ему говорили женщины, но в их словах не было ничего распутного. Эх! Вот еще за что следует ненавидеть женщин: все они прикрываются «ложной добродетелью».

Однажды А-кью очищал рис в доме почтенного Чжао и после ужина сидел на кухне, покуривая трубку. Если бы это происходило в каком-нибудь другом доме, то после ужина, собственно говоря, можно было бы уйти. В семье Чжао ужинали рано, но здесь, по установленному порядку, зажигать лампу не позволялось: поужинал – и спать! Только в редких случаях допускались исключения. Во-первых, сын почтенного Чжао, когда у него еще не было степени сюцая, иногда зажигал лампу, чтобы читать сочинения; и, во-вторых, лампу зажигали, когда А-кью приходил на поденную работу, чтобы он мог очищать рис и после ужина. Пользуясь этим исключением, А-кью сидел на кухне и курил трубку.

У-ма была единственной служанкой в доме почтенного Чжао. Вымыв посуду, она тоже уселась на скамейку и стала болтать с А-кью.

– Хозяйка два дня ничего не ела, потому что наш господин хочет купить еще одну молодую…

«Женщина… У-ма – этакая вдовушка», – думал А-кью, глядя на нее.

– …А наша молодая хозяйка в августе собирается родить…

«Ох, эти женщины!» – размышлял А-кью. Он вынул изо рта трубку и встал.

– Наша молодая хозяйка… – не умолкая, трещала У-ма.

А-кью вдруг бросился перед ней на колени.

– Давай спать вместе! Давай спать вместе!

На мгновение стало совсем тихо. У-ма оцепенела от удивления, потом с криком «ай-я» выбежала из кухни. Она бежала, кричала, кажется, даже плакала.

А-кью в растерянности обнимал пустую скамейку. Наконец он медленно поднялся с колен и понял, что произошло что-то неладное. Сердце его сильно билось. В смущении он сунул трубку за пояс и уже хотел было взяться за работу, как вдруг кто-то ударил его по голове. Он быстро обернулся. Перед ним стоял сюцай с бамбуковой палкой в руке.

– Ты что, взбесился?… Ах ты!..

Палка опять опустилась на голову А-кью, но удар пришелся по пальцам, так как голову А-кью прикрыл руками. Это было еще больнее. Выскакивая за дверь, А-кью получил еще один удар по спине.

– Ах ты, забывший восьмое правило, [50]– по-ученому выругался вслед ему сюцай.

А-кью прибежал на ток и остановился, все еще чувствуя боль в пальцах. Он мысленно повторял: «забывший восьмое правило» – совсем новое для него ругательство. К такому ругательству вэйчжуанские крестьяне отродясь не прибегали. Им пользовались только важные лица, знавшиеся с чиновниками, поэтому ругательство прозвучало особенно страшно и произвело исключительно глубокое впечатление. Сейчас ему было уже не до вздохов о женщине. После ругани и побоев ему даже показалось, что с этим вопросом вообще покончено. Вскоре А-кью успокоился и снова почувствовал себя беззаботным. Как ни в чем не бывало он вернулся на кухню очищать рис. Проработав некоторое время, он вспотел и снял рубашку.