Элизабет Боуэн: № 16

Когда впервые подходишь к дому Максимилиана Бьюдона, обогнув «Террасу Медузы» с восточной стороны, невольно теряешься, думая, что тебя разыграли. А приходили теперь к Максимилиану лишь те, кто вовсе не был готов к подобным сюрпризам, – восторженные мечтатели из провинции, новички в чужом им Лондоне, не ведавшие, что интерес к Максимилиану Бьюдону давно угас. Представьте себе на свой вкус живописную виллу знаменитого писателя в Сент-Джон Вуд: под окнами – жасмин, в доме – objects d'art [1]. Но Максимилиан уже лет пятнадцать не относился к числу знаменитостей. Правда, он еще сводил концы с концами, пока медленно затихали последние отголоски вызванной им когда-то сенсации. Тем временем лепнина на фасаде осыпалась, пилястры растрескались, парадный вход забили.

Дома на холме в Сент-Джон Вуд – зримое воплощение изменчивости судьбы; своим запустением они придают окружающему нереальность сна. Пройдите по этой улице – и вы погрузитесь в фантасмагорию архитектурных привидений. Шаг за шагом перед вами развертывается картина разрушения, от которой даже здорового человека кинуло бы в озноб (а у Джейн Оутс был сильный жар). Над студиями, увитыми виноградом на шпалерах, возвышаются унылые многоквартирные дома, спрессованные города из желтовато-коричневого кирпича. На месте снесенных вилл прорыты глубокие траншеи, сады перекопаны. Перекрестье пустынных дорожек, усыпанных сероватой штукатуркой, холодные застекленные галереи, решетки оград. Белая улица в нефритовой зелени стремительно сбегает с холма, но сверните за любой угол, и вы тотчас окажетесь на убогой, тусклой, затхлой улице, типичной для Пимлико. Тут и там между замшелыми фамильными гнездами в готическом стиле вклинились покинутые, остывшие дома с фиолетовыми стеклами, еще числящиеся в списках у какого-нибудь агента по продаже недвижимости. Вот некогда пленительная, а ныне совсем дряхлая вилла, приготовившись к неминуемому позору, ожидает скупщика старых домов; по соседству прихорашивается точно такая же вилла – кругом ведра с краской, снуют, насвистывая, рабочие. Все это похоже на развалины старого города. Человеком новым овладевает здесь какой-то непонятный страх, словно его преследует кошмар.

А Джейн Оутс к тому же лихорадило: у нее был жар, она поднялась утром с постели, хотя чувствовала себя еще совсем больной. Но сегодня – сейчас – ей предстояло свидание с Максимилианом Бьюдоном, а ради этого она не то что с постели, из могилы готова была подняться. Инфлюэнца, но скорее восторг перед кумиром заставлял учащенно биться пульс. Письмо с приглашением к ленчу пришло в первый день болезни, и она решила: умру, но пойду. Днем перед ней медленно проплывали видения их встречи, ночью в горячке она переживала взлеты восторга. И вот теперь, направляясь к «Террасе Медузы», она от нетерпения раньше времени вышла из автобуса. Ноги будто свинцом налились, поясницу ломило, в ушах звенело, но в голове была холодная ясность.

Согретый оттепелью, Лондон искрился, нежась в солнечных лучах. В садах еще кое-где лежал снег. От Баттерси-парка Джейн добиралась на автобусе. Она жила в провинции и впервые оказалась в Лондоне. Она приближалась к вилле Максимилиана, и все в этом лабиринте деревьев и домов казалось ей значительным или исполненным тайны. Воспаленным глазам было больно смотреть на солнце. В Джейн была тихая прелесть деревенской красавицы и едва заметная старомодность.

Осенью, месяца три назад, вышла первая книга Джейн. Наивная, но довольно своеобразная; имя автора было совсем новым, и потому детище Джейн не имело особых шансов на успех без протекции какой-нибудь именитой особы. В Лондоне у Джейн не было знакомых, которые могли бы привлечь к книге внимание. Издатель сам постарался – выпустил роман изящным форматом, в ярко-красном переплете, дважды устраивал в честь Джейн ленч (на которых она не решалась слова вымолвить) и надеялся, что тем самым обеспечил книге succиs d'estime [2]. Для какой-то газетенки рецензию написал Максимилиан, он не просто подал книгу, а сделал из нее гвоздевой материал номера. Получив вырезку и увидев фамилию автора, издатель только плечами пожал. Но Джейн была на седьмом небе от счастья. Она выучила рецензию наизусть и с утра до вечера благодарила судьбу. Подумать только, он заметил ее книгу и так написал о ней! Эта негаданная книга словно выпустила ее из неволи; теперь же рецензия Максимилиана окрылила ее. Джейн отправила ему благоговейное письмо, в котором призналась, что она его давняя поклонница. С семнадцати лет (теперь ей было тридцать) не пропускала она ни строчки, под которой стояло его имя. Натура впечатлительная, Джейн уединенно жила в провинции. В ее пристрастиях была неискушенность самобытного художника – ведь такой художник, как дикарь, простодушно тянется ко всему, что блестит, а когда разберется, что к чему, сам уже утрачивает невинность восприятия.