Эмманюэль БОВ - МОИ ДРУЗЬЯ

Ни о чем не думая, я следовал за ней, инстинктивно шагая на цыпочках.

Перед тем как открыть дверь, она опустила подсвечник, чтобы осветить замочную скважину.

Ставни у нее в комнате были закрыты и, конечно, так и оставались целый день. Одеяло и простыни перекинуты через спинку стула. Матрас был в красных полосах. Шкаф приотворен. Я подумал, что Люси там прячет сбережения, под стопкой белья. Из деликатности я смотрел в другую сторону.

Она показала мне фотографические портреты, украшавшие стены, потом села на кровать. Я опустился рядом.

– Как вы находите мою комнату?

– Очень уютно.

Внезапно, как бы для того, чтобы упредить ее падение, я ее обхватил. Люси не сопротивлялась. Окрыленный таким поведением, я покрыл ее поцелуями, в то же время раздевая ее одной рукой. Мне хотелось, на манер настоящих любовников, рвануть пуговицы, разорвать белье, но страх, что она сделает мне выговор, меня сдержал.

Вскоре она осталась в одном корсете. Пластины его были кривые. Шнуровка связывала спину. Груди соприкасались.

Я расстегнул этот корсет, дрожа. Сорочка на мгновение пристала к талии, затем упала.

Я снял ее с трудом, потому что узкий воротник не проходил через плечи. Оставил я на ней только чулки, потому что, как я считаю, так красивей. И в журналах раздетые женщины всегда в чулках.

Наконец она вся предстала голой. Бедра выступали над подвязками. Позвоночник натягивал кожу на пояснице. На руке был след прививки.

Я потерял голову. Судороги, похожие на те, что сотрясают ноги лошадей, пробегали вдоль моего тела.

На следующее утро, около пяти, Люси меня разбудила. Она была уже одетой. Я не решился на нее взглянуть, потому что на рассвете я не красив.

– Виктор, поторопись, мне нужно вниз.

Пусть и в полусне, но я сразу же понял, что она не хочет оставлять меня в комнате одного: доверия у нее ко мне не было.

Я поспешно оделся и, не моясь, последовал за ней.

Дверь она заперла на ключ.

– Подними штору.

Исполнив это, я сел, надеясь, что она предложит мне чашку кофе.

– Можешь идти, а то сейчас придут клиенты.

Несмотря на то, что теперь она была моей любовницей, я удалился, ни о чем не спрашивая.

С тех пор, когда я прихожу обедать, Люси меня обслуживает, как обычно: не более и не менее.

Одиночество меня угнетает. Мне бы хотелось иметь друга или даже любовницу, которой я бы поверял свои горести.

Когда шатаешься целыми днями ни с кем не говоря, вечером в комнате чувствуешь себя усталым.

За самую малость чувства я бы разделил все, чем обладаю: деньги моей пенсии, мою кровать. Я был бы таким деликатным с особой, которая доверила бы мне свою дружбу. Никогда бы ей я не перечил. Все ее желания были бы моими. Как собака, я бы следовал за ней повсюду. Она бы шутила, я бы хохотал; она бы впадала в грусть, я бы рыдал.

Доброта моя бесконечна. Тем не менее, люди, которых я знаю, этого не ценят.

Бийар не больше, чем другие.

Я познакомился с Анри Бийаром в толпе перед аптекой.

Толпы на улицах всегда вызывают у меня антипатию. Тому причиной страх оказаться перед трупом. Однако одна потребность, которая любопытством не являлась, отдает приказ моим ногам. Готовый закрыть глаза, я проталкиваюсь вперед вопреки себе. Ни одного из восклицаний зевак не пропускаю: пытаюсь понять прежде, чем увидеть.

Однажды вечером, часов в шесть, я оказался в толпе настолько близко к полицейскому, который ее сдерживал, что я мог различить кораблик города Парижа на его посеребренных пуговицах. Как во всех местах скопления народа, люди толкались задами.

В аптеке, в стороне от толчеи, сидел человек без сознания, но с открытыми глазами. Он был такой маленький, что его затылок лежал на спинке стула, а его ноги свисали, как пара чулок на просушке, носками к полу. Время от времени его зрачки совершали полный оборот. Многочисленные пятна покрывали перед его штанов. Булавка застегивала пиджак.

Суета аптекаря, почти полное безразличие, которое люди проявляли к одежде несчастного, интерес, который вызывал у них он сам, – все это показалось мне ненормальным.

Женщина, завернутая в толстую шаль, пробормотала, озираясь:

– Это от слабости.

– Не толкайтесь… не толкайтесь, – советовал пожилой человек.

Коммерсантка, которая то и дело бросала взгляд на открытую дверь своей лавки, осведомляла публику:

– В квартале все его знают. Это карлик. Настоящие несчастные гордые, они напоказ не выставляются. Этот не интересный: он пьет.