Рональд Харвуд - Одинаковые тени

Поэтому я иду пешком к тому дому на Виктория-роуд, где работает Полина, и тихонько вхожу во двор и стучу в дверь ее комнаты.

— Кто там? — спрашивает она.

— Джордж Вашингтон, — говорю я так тихо-тихо.

И она впускает меня и улыбается, потому что знает, зачем я пришел.

Я вхожу и вижу, что она миленькая и на ней красная юбка, без чулок и туфель, и, друг, она мне очень нравится, она такая миленькая и кругленькая, а я такой высокий, и она мне не достает до подбородка, — вы меня поняли?

— Где ты так долго пропадал? — спрашивает она.

— Был занят. Правда, был очень занят, — отвечаю я.

— Да, — говорит она. — Я знаю, что ты был занят. Кем это ты был занят, бездельник?

— Да нет же, Полина, — говорю я, и качаю головой, и улыбаюсь, потому что ей нравится моя улыбка. — Нет, я вел себя хорошо, это чистая правда. — А это неправда, потому что на той неделе я ходил к Саре, женщине Пита.

— А что ты скажешь о женщине Пита? Бездельник, — говорит она, — что ты скажешь о Саре, а?

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я, потому что мне интересно, откуда она это знает.

— Да уж знаю, бездельник. Друг, ты — дрянь!

— Нет. Полина. Честное слово. Я не бездельник.

— Зачем ты сюда пришел? — говорит она.

— Я хочу тебя видеть, Полина, ты меня поняла?

— Я все поняла, — говорит она, — убирайся отсюда, бездельник!

— Не перечь мне, Полина. Я хочу тебя видеть.

— Убирайся вон, Джордж Вашингтон Септембер! Убирайся, бездельник! Ты ходишь ко мне только тогда, когда у тебя нет никого другого, несчастный подонок. Друг, убирайся, сегодня я не хочу тебя видеть. Убирайся к черту, паршивый обманщик!

Друг, она на меня рассердилась всерьез, но знаете, что было дальше? Я обхватил ее и поцеловал. Да, сэр. Так я сделал. И, друг, ей это понравилось, а сам я все время думал об этой Нэнси и воображал, будто со мной не Полина, а Нэнси.

И часа через три я ушел от этой Полины и пел «Когда святые в рай войдут», и, друг, я был счастлив.

Суббота это половина рабочего дня, как они выражаются, — вы меня поняли? И, друг, у меня она тоже половина рабочего дня, разве что мне приходится сидеть дома до половины третьего в эту субботу, потому что мастер Абель ушел туда, куда евреи ходят по субботам, и что-то запаздывает к обеду.

Стало быть, друг, я навел в доме чистоту и сижу у себя и жду, когда возвратится мастер Абель, чтобы потом поехать к моей матери, а она живет в Вудстоке, до которого от Си-Пойнта на автобусе надо ехать, может быть, целых полчаса.

Каждую субботу я навещаю свою мать, только в некоторые субботы не навещаю, потому что, друг, я должен сказать вам, что эта моя мать — пьяница и скверная женщина, потому что она темная, необразованная зулуска. И я должен сказать вам, что иногда мне совсем не хочется к ней ехать, потому что она пьяная с пятницы и потребует, чтобы я купил ей выпивки на субботу, и иногда мне совсем не хочется этого делать, — вы меня понимаете? И, друг, я должен сказать вам, что она прибирает в европейских домах и получает, может быть, два фунта в неделю, только к субботе от этих денег не остается ни пенса, потому что она слишком много пьет. От этого пьянства она совсем постарела, а ей, может быть, всего пятьдесят. И мне не нравится этот мужчина Айзек, который всегда с ней, потому что он жирный, цветной и всегда пьяный. И этот Мбола тоже всегда там, а он гадает на опавшей листве и всякой всячине, и я его боюсь, потому что Мбола — колдун, а это тоже незаконно, и я не хочу получать неприятности из-за этого типа. Нет, сэр. А моя мать любит этого Мболу и верит всему, что он говорит, а я говорю ей, чтобы она ходила в церковь и верила в Бога, в которого я сам иногда верю, только иногда я верю и этому Мболе. А этот Айзек — он всегда смеется, потому что он подонок и ни на что хорошее не годится.

Я сижу и пишу, и тут входит толстая Бетти и говорит:

— Проклятый бездельник!

— Уходи, — говорю я. — Чего тебе надо?

— Ты проклятый бездельник, — говорит она. — Телефон звонит и звонит, а тебе хоть бы что.

— Я не слыхал никакого телефона, — говорю я. Потому что я сидел, и писал, и ничего не слышал.

— Так вот, — говорит она, — он звонил и звонил, и мне пришлось самой снять трубку, проклятый бездельник.

И, друг, я должен признаться, я обругал ее нехорошими словами.

— Не смей ругаться, зулусский бездельник! Это не мое дело подходить к телефону. Я кухарка, а не слуга. И вообще не ругайся, не то я скажу мастеру Абелю, и он выкинет тебя на улицу, ты, подонок!

И, друг, я должен признаться, я опять обругал ее.