Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 2.

Скудная зелень едва смягчает угрюмость пейзажа. Сады из кедров, дубов, немножко тополей, немножко виноградных трельяжей, кое-где кипарис и мирт да заборы из колючих кактусов и исполинских алоэ, которых корни обратились в древесину, – вот и всё. Голо, уединенно, мрачно.

В городе, однако ж, есть несколько весьма порядочных лавок; одну из них, помещающуюся в отдельном домике, можно назвать даже богатою. 40 Спутники мои беспрестанно съезжали на берег, некоторые уехали в Капштат, а я глядел на холмы, ходил по палубе, читал было, да не читается, хотел писать – не пишется.

Прошло дня три-четыре, инерция продолжалась. Однажды наши, приехав с берега, рассказывали,

что на пристани к ним подошел старик и чисто, по-русски, сказал: «Здравия желаю, ваше благородие». – «Кто ты такой? откуда?» – спросил наш офицер. «Русский, – отвечал он, – в 1814 году взят французами в плен, потом при Ватерлоо дрался с англичанами, взят ими, завезен сюда, женился на черной, имею шестерых детей». – «Откуда ты родом?» – «Из Орловской губернии». Но от него трудно было добиться других сведений – так дурно говорил он уже по-русски. Наш фрегат обнажили, 10 спустили рангоут, сняли ванты – и закипела работа.

Шлюпки беспрестанно ездили на берег и обратно. П. А.

Тихменев, успевший облечься в желтенькое пальто и соломенную шляпу с голубой лентой, ежедневно уезжал в пустой шлюпке и приезжал, или, лучше сказать, приезжала шлюпка с мясом, зеленью, фруктами и с ним. Соломенная шляпа, как цветок, видна была между бычачьей ногой и арбузами.

«Где мы?» – спросил я однажды, скуки ради, Фаддеева. Он косо и подозрительно поглядел на меня, предвидя, 20 что вопрос сделан недаром. «Не могу знать», – говорил он, оглядывая с своим равнодушием стены. «Это глупо не знать, куда приехал». Он молчал. «Говори же». – «Почем я знаю?» – «Что ж ты не спросишь?» – «На что мне спрашивать?» – «Воротишься домой, спросят, где был; что ты скажешь? Слушай же: я тебе скажу, да смотри, помни. Откуда мы приехали сюда?» Он устремил на меня глаза, с намерением во что бы ни стало понять, чего я хочу, и по возможности удовлетворить меня; а мне хотелось навести его на какое-нибудь соображение. 30 «Откуда приехали?» – повторил он вопрос. «Ну да?» – «Из Англии». – «А Англия-то где?» Он еще больше косо стал смотреть на меня. Я вижу, что мой вопрос темен для него. «Где Франция, Италия?» – «Не могу знать». – «Ну, где Россия?» – «В Кронштадте», – проворно сказал он. «В Европе, – поправил я, – а теперь мы приехали в Африку, на южный ее край, на мыс Доброй Надежды». – «Слушаю-с». – «Помни же!»

И географический урок Фаддееву был развлечением среди гор, песков, в захолустье. На фрегате сильно работали: 40 везде лежали снасти, реи; прохода нет. Только на юте и можно было ходить; там по временам играла музыка. Мы лорнировали берег, удили рыбу, и, между прочим, вытащили какую-то толстенькую рыбу с круглой головкой, мягкую, без чешуи; брюхо у ней желтое, а

спина вся в пятнах. Ее посадили в кадку. Приехал кто-то из англичан и, увидев ее, торопливо предупредил, чтоб не ели. «Это ядовитая, – сказал он, – от нее умирают через пять, десять минут. Были примеры: однажды отравилось несколько человек с голландского судна. Свиньи иногда едят ее, выброшенную на берег, повертятся, повертятся, потом и околеют». Вытаскивали много отличной, вкусной рыбы, похожей видом на леща; еще какой-то красной, потом плоской; разнообразие рыбных пород 10 неистощимо. Еще нам к столу навезли превосходного винограду, весьма посредственных арбузов и отличных крупных огурцов.

На четвертый день и я собрался съехать на берег с нашими докторами и с бароном Крюднером. Первые собрались ботанизировать, а мы с бароном Крюднером – мешать им. По берегам кое-где были разбросаны каменья, но такие, что из каждого можно построить препорядочный домик.

Когда я собрался ехать, и Фаддеев явился ко мне:

«Позвольте и мне с вами, ваше высокоблагородие», – сказал он.

«Куда?» – «Да в Африку-то», 20 – отвечал он, помня мой урок. «Что ты станешь там делать?» – «А вон на ту гору охота влезть!»

Ступив на берег, мы попали в толпу малайцев, негров и африканцев, как называют себя белые, родившиеся в Африке.

Одни работали в адмиралтействе, другие праздно глядели на море, на корабли, на приезжих или просто так, на что случится. За нами шли наши слуги; кто нес ружье, кто сетку ловить насекомых, кто молоток – разбивать каменья.

«Смотрите, – говорили мы друг другу, – уже нет ничего нашего, начиная с человека; всё 30 другое: и человек, и платье его, и обычай». Плетни устроены из кустов кактуса и алоэ: не дай Бог схватиться за куст – что наша крапива! Не только честный человек, но и вор, даже любовник, не перелезут через такой забор: миллион едва заметных глазу игл вонзится в руку. И камень не такой, и песок рыжий, и травы странные: одна какая-то кудрявая, другая в палец толщиной, третья бурая, как мох, та дымчатая. Пошли за город, по мелкому и чистому песку, на взморье: под ногами хрустели раковинки. «Всё не наше, не такое», – твердили мы, 40 поднимая то раковину, то камень. Промелькнет воробей – гораздо наряднее нашего, франт, а сейчас видно, что воробей, как он ни франти. Тот же лёт, те же манеры, и так же копается, как наш, во всякой дряни,