Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 2.

Что касается до картин, то они мало чем лучше тех, что у нас иногда продают на тротуаре, на улицах. «Но ведь это в Маниле, – сказал молодой миссионер, прочитавший, должно быть, у меня на лице впечатление от этих 40 картин, – между дикими индийцами, которые триста лет назад были почти звери…» – «Да; но триста лет назад! – сказал я. – И этот храм – ровесник стенам города: можно бы, кажется, украсить его живописью соотечественникам Мурильо».

Мы пошли вниз. Епископ показывал местами трещины по стенам, местами обвалившуюся штукатурку, раздвинувшиеся столбы – всё следы землетрясения. «Да разве часто бывают они?» – спросил я. «Каждый год что-нибудь да бывает, хоть немного, слегка, – сказал он. – Вот иезуитская церковь лежит теперь вся в развалинах». Войдя в большую церковь, епископ, а за ним и молодой миссионер преклонили колена, сложили на груди руки, поникли головами и на минуту задумались. Потом встали 10 и начали опять живо разговаривать. Это была лучшая церковь в Маниле, по их словам. Она в самом деле хороша: прекрасные размеры главного и побочного приделов кажут ее больше, нежели она есть. Она очень хорошо освещена сверху: свет от алтаря разливается ровно до самых дальних углов. Если б не тагальская живопись, то можно было бы увлечься этими стройными, высокими арками, легким куполом. Но живопись мешает, колет глаза; так и преследуют вас эти яркие, то красные, то синие, пятна; скульптура еще больше. Является какое-то 20 артистически болезненное раздражение нерв, нужды нет, что вам говорят, чье это произведение. Никакой терпимости, никакого снисхождения нет в человеке, когда оскорблено его эстетическое чувство. Вдобавок к этому, еще все стены и столбы арок были заставлены тяжелыми и мрачными иконостасами с позолотой, тогда как стиль требует белых, чистых пространств с редким и строго обдуманным размещением картин высокого достоинства.

Бывают примеры, что архитектура здания подавляет или поглощает живопись; а здесь наоборот. Я старался не 30 смотреть на живопись и не спускал глаз с буазери.

Потом нас повели в ризницу. Пред ней, в комнате, стояли лавки, пюпитры – это что-то вроде класса для тагалов.

Несколько их сидело тут с флейтами и кларнетами. Они бросились к руке епископа, как все тагалы, которые встречались нам на дворе, на дороге к монастырю. Некоторые становились на колени. Епископ велел музыкантам сыграть что-нибудь. Они заиграли что-то вроде марша, но не совсем стройно, не совсем чисто, особенно после того, что мы слышали у дворца. «Видно, 40 этих учат по нотам: не они ли расписывали церковь?» – подумал я. Мы с бароном дали артистам денег и ушли, сначала в ризницу, всю заставленную шкапами с церковною утварью, – везде золото, куда ни поглядишь; потом пошли опять в коридоры, по кельям. Везде до нас долетали

звуки флейт и кларнетов: артисты, от избытка благодарности, не могли перестать сами собою, как испорченная шарманка.

Мы проходили мимо дверей, с надписями: «Эконом»,

«Ризничий» – и остановились у эконома. «C’est un bon enfant, – сказал епископ, – entrons chez lui pour nous reposer un moment». – «Il a une excellente biere, monseigneur»,1 – прибавил молодой миссионер нежным голосом.

Они постучались, и нам отпер дверь пожилой монах, 10 весь в белом, волоса с проседью, всё лицо в изломанных чертах, но не без доброты. Келья была темна, завалена всякой всячиной, узлами, ящиками; везде пыль; мебель разнохарактерная; в углу, из-за пестрого занавеса, выглядывала постель. На большом круглом столе лежали счеты, реестры, за которыми мы и застали эконома. Он через епископа спросил нас кое-что о путешествии, надолго ли приехали, а потом не хотим ли мы чего-нибудь. «Пива», – сказали оба француза. Монах засуетился и велел тагалу вскрыть бывшие тут же где-то в углу два 20 ящика и подать несколько бутылок английского элю и портера. Но прежде всего подал огромный поднос с сигарами. Каких тут не было! всяких размеров и сортов, и гаванской, и манильской свертки… Вот где водятся хорошие-то сигары в Маниле!

Мы сидели с полчаса; говорил всё епископ. Он рассказывал о Чусанском архипелаге и называл его перлом Китая.

«Климат, почва, как в раю, – выразился он. – Я жил там восемь лет, – продолжал он, – там есть колония ирландских католиков: они имеют значительное влияние 30 на китайцев, ввели много европейских обычаев и живут прекрасно. Чусанские китайцы снабжают почти все берега Китая рыбою, за которою выезжают на нескольких тысячах лодок далеко в море». При этой цифре меня взяло сомнение; я хотел выразить его барону Крюднеру и вдруг выразил, в рассеянности, по-французски. Эта рассеянность произошла оттого, что епископ, не знаю почему, ни с того ни с сего принялся рассказывать о Чусане по-английски.