Жюль Ромэн - Белое вино ла Виллет

И в самом деле, при виде бегущего бородатого солдата, с бумагою в руке и трагическим выржением лица, улица Курон взбудоражилась, вероятно, единственный раз за ее существование. Почта расположена на углу двух улиц. Путь мой пересекает бравый капрал седьмой роты. Вид у него был самый мирный, и он был в явном неведении относительно надвигающихся событий.

— Капрал! Батальон мобилизуется.

Такие известия всегда производят эффект. Он вздрагивает.

— Что?

— Да. Через час мы отправляемся в Париж. Я несу телеграмму корпусному.

Он косится на бумагу. Я вхожу на почту. Ему наверное хотелось расспросить пообстоятельнее. Но он больше всего боялся опоздать. И вот он тоже пускается бегом. Я блаженствовал.

У окошечка телеграфа стоял старичок. Я подхожу:

— Официальная телеграмма… командиру армейского корпуса… пошлите немедленно! Буду ожидать ответа здесь. Вы передадите его мне.

Барышня немного возбуждена; она считает слова, проверяет адрес, широко раскрывает глаза и передает бумагу сидящему сзади ее чиновнику. Я слышу, как трещит аппарат.

«Отлично! Дело пошло!» — говорю я себе.

Барышня смотрит на меня и нерешительно:

— Вы будете платить?

— Нет, я не должен платить. Телеграмма официальная.

— Вы уверены?

— Уверен.

Она встает, совещается с другим чиновником. Все смотрят на меня с некоторым изумлением и опасливостью, как на взрывчатое вещество, и не говорят мне больше ни слова. Я отхожу от окошечка.

Я провел там полчаса или три четверти часа в каком-то странном возбуждении. Смешно сказать: время перестало существовать для меня. Какая-то сила источалась из всех частей моего тела. Я не мог оставаться на месте. Я расхаживал взад и вперед по конторе. Голова моя испытыпала давление изнутри. Я вызывающе смотрел кругом. Я чувствовал, как огонь сверкает в моих глазах.

Некоторое время у меня не было никаких отчетливых мыслей. Потом горячо пожелал: «Лишь бы мы отправились вместе с другими!»

В этот момент я отчетливо ощутил зарождение событий. На основании газет я думал, что будет пущен в ход только парижский гарнизон. Об этом писали еще накануне. Двадцать или двадцать пять тысяч человек — это неплохо. Но вот оказывается, что снимаются с места также войска, расположенные в провинции. К Парижу стагиваются воинские поезда. Организуется настоящий поход на Париж, обложение Парижа, сжимание кольца, растянутого вокруг Парижа.

Наконец, пришел ответ. Мне протягивают листок. Я не захотел посмотреть в него тут же. Выхожу из конторы. Читаю:

«Захватите с собою всех, кроме больных и слабых».

Я у казармы. Когда я огибал окружающую ее стену, был слышен гул батальона, похожий на различаемый нами иногда в летние дни неясный дробный стук, который издается падающим вдалеке градом.

Я пересекаю двор. Во всем здании происходила возня, лихорадочные сборы, за исключением средней части, где размещались освобожденные.

Вхожу в канцелярию взвода. Там были ротный и батальонный командиры и унтер-офицеры. Все оборачиваются.

— Вы получили ответ?

— Да.

Бумагу выхватывают у меня из рук.

— Мы отправляемся! — говорит ротный.

Нужно было видеть их. Они испытывали крайнее возбуждение, но не выказывали никакой грубости.

Они были сердечны с вами, обращались по-приятельски.

Это было настолько непривычно для меня, что одно мгновенье я подумал, нет ли тут расчета — вы понимаете? Теперь я этого не думаю.

Батальонный командир сказал мне:

— Вы хорошо справились. Прекрасно! Вы оказали нам услугу.

А ротный:

— Ступайте живо! Снаряжайтесь! Предупредите своих товарищей. Нужно, чтобы работа закипела!

Я выхожу; сержанты за мною. Мы взбегаем по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки.

Можете себе представить, какая суета поднялась у нас! Мы опаздывали на целый час по сравнению с другими ротами, а отправлялись одновременно с ними.

Сложенные на полках вещи летят вверх тормашками на койки. Кое-как чистим ружья. Снаряжение разбросано по полу. Мелкими вещами перекидываемся как мячиками. В ранцы суем что попало. Уминаем вещи коленом. Ремни стягиваем обеими руками. Сержанты прохаживаются из отделения и отделение без своих обычных покрикиваний, а напротив, отпуская добродушные шутки по нашему адресу. Не обходится, конечно, и без крепких словечек: на то уж казарма. Но никаких крайностей.

В шесть часов сорок минут мы были уже внизу, все четыре роты и наш взвод, позади сложенных в пирамидки ружей.