Оноре Бальзак - Поиски Абсолюта

Господин и госпожа де Солис достигли Фландрии в последних числах сентября 1831 года и прибыли в Дуэ утром. Маргарита велела подъехать к дому на Парижской лице, но оказалось, что дом заперт. Сильно дергали за звонок, никто не отвечал. Какой-то купец покинул порог своей лавки, привлеченный стуком кареты г-на де Солиса и его спутников. Многие смотрели из окон, наслаждаясь зрелищем возвращения супругов, которых любили во всем городе, а также уступая чувству смутного любопытства к событиям, которые должен был вызвать в доме Клаасов приезд Маргариты. Купец сказал лакею графа де Солиса, что старый Клаас уже около часу как ушел из дому. Вероятно, г-н Лемюлькинье повел барина прогуляться на городской вал. Маргарита послала за слесарем, чтобы открыть дверь и таким образом избежать сцены, которая могла бы произойти из-за упрямства отца, если бы он, как предупреждала ее Фелиция, отказался впустить ее к себе. Тем временем Эммануил пошел искать старика, чтобы сообщить ему о приезде дочери, а лакей побежал предупредить Пьеркенов. В одну минуту дверь была открыта. Приказав вносить вещи, Маргарита вошла в залу и вздрогнула от испуга при виде стен, до такой степени голых, точно все было выжжено огнем. Великолепная резьба работы Ван-Гуизия и портрет председателя суда были проданы — по слухам, лорду Спенсеру. Столовая опустела, там стояло только два соломенных стула и грубый стол, на котором с ужасом заметила Маргарита две тарелки, два стакана, два серебряных прибора и на блюде остатки копченой селедки, которую, наверно, только что поделили между собою Клаас и его лакей. В одно мгновение обежала она дом, в каждой комнате которого открывалось нестерпимое зрелище наготы, такой же, как в зале и столовой. Идея Абсолюта прошла повсюду, подобно пожару. В комнате отца только и было мебели, что постель, стул и стол, на котором стоял дрянной медный подсвечник с оставшимся от прошлого вечера огарком свечи самого последнего сорта. Бедность достигла таких размеров, что занавесок уже не оказалось на окнах. Самые незначительные домашние предметы, все, что могло иметь хоть какую-нибудь ценность, было продано, вплоть до кухонной посуды. Движимая любопытством, не покидающим нас даже в несчастье, Маргарита вошла к Лемюлькинье, комната которого была такой же голой, как комната хозяина. В полуоткрытом ящике стола она заметила квитанцию ссудной кассы, удостоверявшую, что лакей несколько дней тому назад заложил свои часы. Она побежала на чердак и увидала, что лаборатория полна научными приборами, как прежде. Она велела открыть свои покои, — там отец ни на что не посягнул.

Убедившись в этом с первого же взгляда, Маргарита залилась слезами и все простила отцу. Значит, среди такого опустошительного неистовства его остановили отеческое чувство и благодарность к дочери! Это доказательство нежности, полученное в тот момент, когда отчаяние Маргариты достигло вершины, вызвало душевную реакцию, против которой бессильны и самые холодные натуры. Она сошла вниз, в залу, и ждала там прихода отца, терзаясь все возраставшими ужасными сомнениями. Каким увидит она его вновь? Вероятно, разбитым, одряхлевшим, измученным, ослабевшим от лишений, которые т претерпевал из-за гордости? А сохранился ли у него разум? При виде разграбленного святилища слезы текли г нее из глаз, но она их не замечала. Картины всей ее жизни, ее усилия, бесполезные меры предосторожности, ее детство, мать, счастливая и несчастная, — все, вплоть до улыбки ее маленького Жозефа при виде опустошения в доме, слагалось для нее в поэму, полную душераздирающей скорби. Но и предвидя несчастья, она все же не ожидала развязки, уготованной для увенчания всей жизни ее отца, жизни, одновременно столь возвышенной и столь жалкой. Положение Клааса ни для кого не являлось тайной. К стыду рода человеческого, в Дуэ не встретилось и двух великодушных сердец, чтобы воздать честь настойчивости гениального ученого. Для всего общества Валтасар был человеком, которого надо отдать под опеку, дурным отцом, проевшим шесть состояний, целые миллионы, искавшим философского камня в девятнадцатом веке, в веке просвещения, в веке неверия, в веке и т. п… Его поносили, клеймили прозвищем алхимика, бросали ему в лицо слова: «Хочет делать золото!» Пусть не звучит хвала нынешнему веку, предоставляющему, по примеру всех веков, таланту умирать от равнодушия, такого же грубого, то и в те времена, когда умерли Данте, Сервантес, Тассо e tutti quanti. [10] И все им подобные (итал.). Народы еще медлительней оценивают создания гения, чем короли.