Ромен Гари - Прощай, Гари Купер!

— Послушай, Труди, я тебе сейчас все расскажу. Я не могу остаться с тобой. Я вообще нигде не могу оставаться. Два месяца назад я убил полицейского в Базеле. Три пули в живот. Прямо не знаю, что на меня нашло, он ведь ни о чем меня не спрашивал, он не знал, что я истребил эту семью, за три дня до того. Ты помнишь, об этом еще в газетах писали. Прощай, Труди, я не хочу доставлять тебе неприятности. Укрывать у себя убийцу, знаешь, как далеко это может завести. Десять лет, точно. Не бойся, живым я не дамся. Она тут же успокоилась. Потянула одеяло к подбородку, чтобы прикрыть свое добро и прочее, потому что он был убийцей: швейцарская логика. Она мгновенно ему поверила, это было даже лестно. Америка. Она так и знала, что они все там патологические убийцы.

— Mein Gott, [13] [13] Боже мой (нем.). Ленни, почему ты его убил?

— Как правило, чтобы убить кого-то, Труди, никакого мотива не нужно. Это не личное. Я думаю, что полицейский — это портрет отца. Авторитет. Я помешан на психологии, Труди. Я заражен враждебностью. Нас в Америке двести миллионов. Есть отчего свихнуться. Он натягивал носки и ботинки, а она смотрела на него синими испуганными глазами, подтянув одеяло под самый подбородок.

— Прощай, Труди. Буду навещать тебя время от времени. Может статься, однажды ты найдешь меня у своих дверей изрешеченного пулями, ты впустишь меня, мы забаррикадируемся, будем держаться до последнего патрона и умрем вместе, я ничего тебе не обещаю, но я постараюсь…

Можно полностью положиться на то, что европейцы так хорошо знают Америку, это твердое знание, можно смело идти: выдержит. Глаза у нее были полны Американской Мечтой, он стоял здесь, перед ней, пока еще не изрешеченный пулями, но уже окруженный неграми, которые нападают на вас на углу и которых потом линчуют куклуксклановцы. В Европе этой Американской Мечты полно, это у них десерт такой. Он сказал ей «пока», сделал ручкой и вышел, весь такой тактичный и наконец свободный. Только вот он еще недостаточно знал швейцарцев. На следующий день, когда он спокойно шатался себе по улицам Церматта, разыскивая Аву Слонинского, из Питтсбурга, который за два года до того потерял веру в ничто, даже на лыжах перестал катался и открыл экспресс-бар за гостиницей Мюллера, назвав его «Старый английский бар экспрессо и гамбургеров им. Альберта Эйнштейна», который был также салоном поэзии и штаб-квартирой Комитета по ядерному разоружению Церматта и Движения в поддержку ООН и Регионального центра борьбы против войны во Вьетнаме и Швейцарского объединения по контролю за рождаемостью в Индии, где Ленни всегда мог рассчитывать на яичницу-глазунью, потому что как-то раз он сказал им, что его отец был героем войны в Корее и что теперь он, Ленни, никому не осмеливается глядеть в глаза, так вот, именно тогда два полицейских взяли его под белые рученьки. И через пять минут он уже сидел в полицейском участке Церматта, пытаясь убедить местного комиссара, что он никогда никого не убивал, ни в Базеле, ни где-либо в другом месте, и что он только хотел быть вежливым и милым с девушкой и бросить ее, не причинив больших огорчений, потому что эта девушка любила его безумно, а любовь — это волшебная вещь, каждый это знает. «Черт возьми, — думал он, — минуты не прошло, как я ушел, а она уже кинулась к телефону и все выболтала полиции; это была самая честная и искренняя девушка, которую я когда-либо встречал, нельзя этого отрицать, и как хорошо сознавать, что такое бывает. Как это говорится-то, для этого есть специальное слово, для всего есть свое слово… ах, да — совесть. Неудивительно, что швейцарцы делают лучшие часы в мире, на них можно полагаться».

— Вы признались, перед свидетелем, что убили выстрелами из револьвера агента Шутца, в Базеле, три месяца назад.

— Это из вежливости, месье. Я сделал это от доброты душевной.

— Что? Какой цинизм!

— Да нет же, не то. Я хочу сказать, что все это была чистая ложь, месье. Извините, я не очень хорошо говорю на вашем языке.

— Но мы же с вами говорим на английском, так?

— Да, месье, конечно. Но вы знаете, слова, они мне так трудно даются, слова — это не мое. Мы друг с другом не контачим, я и слова, поэтому друг друга избегаем.

— Очень удобно.

— Это да, вы правильно сказали, месье. Это очень удобно. Это даже может спасти вам жизнь.

Буг говорил: «Возьмите, например, такое слово, как патриотизм. Для человека, который не знает слова, девять шансов из десяти обойти это стороной».

— И как же вы думаете, без слов?