Анри де Ренье - Амфисбена

Ах, прекрасный этот час, этот час успокоенья, почти уже сумеречный, с ослабленным светом, с далекими запахами! Но я был нечувствителен к его очарованью, бесчувствен к его прелести. Что значили для меня эти сады этажами, эта гармоничная благоухающая равнина, этот город, это сверкающее синее море, замыкавшее горизонт? Одна мысль всецело меня занимала: близ меня находится существо, в котором сосредоточиваются все мои желания, к которому несутся все мои стремленья и все мои мечты. И существо это, находящееся здесь, рядом со мною, видимое, осязаемое, может быть, никогда не будет мне принадлежать! Никогда я не услышу, как этот голос произнесет мое имя не как имя чужого человека. Никогда мои губы не коснутся этих уст, никогда мои руки не будут сжимать этого тела. От нее у меня останется только беглый образ среди стольких других, уже исчезнувших! И дни пройдут, как день прошел.

Меня давила тяжелая печаль. Я облокотился на перила террасы, весь во власти неопределенной меланхолии, и чувствовал, что на глазах у меня навертываются слезы. За собой я услышал легкие шаги приближавшейся г-жи Лерэн. Я не смел обернуться, как вдруг почувствовал, что на плечо мне легла рука. Я вздрогнул и поднял голову. Ее, казалось, удивило мое расстроенное лицо. Тогда я вдруг почувствовал, что настало время для слов.

Я взял руку г-жи де Лерэн и, как упрек, как молитву, стал тихо повторять: Лаура, Лаура!

Она не отнимала своей руки и тихонько привлекла меня к скамейке, что находилась за нами. Когда мы сели, ее пальцы выскользнули из моих, чтобы поправить вуаль на шляпе. Вся моя минутная храбрость пропала, и я остался безмолвным, с бьющимся сердцем, пересохшим горлом. Она начала первой:

— Ну, успокойтесь, бедный мой Дельбрэй. Я знаю, что вы меня любите. Но это не причина для грусти. Лучше послушайте меня, чем принимать вид жертвы. Я очень рада, что мы поговорим на эту тему, тем более что я не собираюсь сказать вам ничего ужасного.

Она наклонилась сорвать маленькую гвоздику, выросшую на песке аллеи. С плеч у меня свалился камень. Пейзаж, который почти исчез из моих глаз, снова открылся моим взорам. Снова я стал ощущать мягкость воздуха, присутствие предметов. Снова я различал запах цветов. Г-жа де Лерэн продолжала:

— Да, друг мой, я знаю, что вы меня любите. Я думаю даже, что вы начали меня любить с того дня, как мы встретились с вами у г-жи Брюван. Как только я познакомилась с вами, я убедилась, что я для вас не безразлична. Должна признаться, что долгое время я полагала, что внушаю вам чувства только симпатии и дружбы. Это как раз то же чувство, что я испытывала по отношению к вам. Она на минуту умолкла и бросила гвоздику, что держала в руке, за перила. Потом продолжала:

— Теперь я замечаю и уже некоторое время отдаю себе отчет о том, что дружба ваша была любовью… О, не тревожьтесь! Мысль эта нисколько не была мне неприятной! Напротив, я хотела бы быть в состоянии ответить вам что-нибудь такое, чего вы ждете от меня, конечно. Как бы я хотела сказать вам: «Дорогой Дельбрэй, вы меня любите, и я вас тоже люблю». К сожалению, этого я вам, друг мой, не скажу.

Она выражалась точно и уверенно. Ее энергичное и нежное личико слегка передернулось. Она устремила на меня светлый и открытый взгляд.

— Нет, Жюльен, когда я вижу вас, я не испытываю того сильного чувства, что зовется любовью. В этом я совершенно уверена. Я долго думала об этом, я хорошо себя проверила. Я слишком люблю откровенность и слишком дружески к вам отношусь, чтобы лгать и внушать вам ложные надежды. Нет, любви, в романтическом смысле этого слова, я к вам не питаю. Это так, я ничего не могу поделать, и вы должны с этим примириться…

Я жестоко страдал. Снова сдавило мне грудь, пересохло в горле, глаза увлажнились. Скорбь моя была бесконечной и согласовалась с меланхоличностью обстановки. Эта узкая, длинная терраса со старым каменным парапетом, с запахом печальных цветов представлялась мне как бы гробницей моей любви, моей надежды, и я прошептал, опуская голову:

— Ах, Лаура, Лаура!

В ответ она рассмеялась. Казалось бы, страданье мое от этого должно было бы увеличиться, но мне почудилось, что в этом смехе не было ничего ни оскорбительного, ни враждебного.

— Не огорчайтесь так, бедный мой Дельбрэй. Дайте мне договорить. Вот мужчины! Когда они любят и удостаивают нас приязни, они не могут допустить мысли, что не моментально падаешь к ним в объятия. Подождите немного, раньше чем стонать. Если я вас не люблю в таком смысле, как вы это понимаете, то из этого не следует, что я никогда не переменю своего отношения.