Анри де Ренье - Амфисбена

Лаура де Лерэн.

Теперь уже не Жюльен Дельбрэй, мой любовник, пишет в толстую тетрадь, подаренную ему переплетчиком Помпео Нероли, а я, Лаура де Лерэн, его любовница.

Только что вошел в комнату симпатичный лакей Марселин и подал чай. Он изящно поставил поднос на маленький столик к дивану и подбросил в камин два полена. Перед тем как уйти, он посмотрел на меня благожелательно и вышел на цыпочках. Сухие поленья вспыхнули славным огнем. Самовар уютно шумит. Свет от ламп мягкий и притушенный. Вокруг меня тепло и хорошо. Я чувствую себя прекрасно. Я сняла шляпу и костюм тайер и заменила его широким, удобным капотом. Сняла ботинки и сунула ноги в маленькие туфли из зеленой кожи, похожие на те, что носила на «Амфисбене». Теперь я готова и могу ждать, когда Жюльен соблаговолит явиться. Ему необходимо было сделать два визита, к Жаку де Бержи и к г-ну Феллеру. На обратном пути он должен узнать о здоровье Антуана Гюртэна, который снова довольно серьезно заболел. Может быть, он попытается поспеть еще к доктору Тюйэ, у которого сегодня приемный день.

Визиты к Жаку де Бержи и к г-ну Феллеру у Жюльена тоже вроде докторских. Жак де Бержи в первый раз за свою жизнь по-настоящему влюблен. Но на этот раз дело идет не о «независимой» женщине. Дело гораздо более серьезное и не может ограничиться полуторамесячным бегством на южное побережье. Нет, Бержи теперь уже не собирается применять к делам любви своих теорий. Он любим и любит молодую девушку, а молодая девушка не кто иная, как Жермена Тюйэ, очаровательная племянница доктора. Бержи влюблен сильно и вдруг сделался робким, как гимназист. Он боится доктора и поручил Жюльену сделать принятое в таких случаях предложение от его имени. С Феллером было еще любопытнее. Он тоже хочет жениться, но выбор его пал на скромную модистку из квартала Одеон, занимающую комнату в доме на улице Конде. Г-н Феллер познакомился с нею на лестнице. Он годится ей в дедушки, но тем не менее предложил мадемуазель Люсиль Люпэн — так зовут героиню этого комического романа — самым серьезным образом сделаться г-жою Феллер. Объясняет он это безумство, которое он готов совершить, тем, что мадемуазель Люсиль Люпэн похожа как две капли воды на некую польскую даму, графиню Янишку, в которую Феллер был сильно влюблен в далекие дни своей юности.

Признаюсь, что сумасбродство старого Феллера мне, скорее, нравится. Кто в своей жизни не делал глупостей, и разве я сама не готова была глупить самым непоправимым образом? Разве я была не сумасшедшей, когда я бросила «Амфисбену» и написала бедному Жюльену обидное письмо, которое мы впоследствии разорвали? Между тем, исполняя этот опасный порыв, я считала, что поступаю безукоризненно благоразумно. Больше того, я горда была своим решением и считала себя почти героиней. Я испытывала какую-то бессмысленную радость при мысли, что свою любовь я предпочла счастью.

С таким чувством я из Марселя, куда меня доставил «Айли», вернулась в Париж. В таком убеждении я провела месяц август в замке у г-жи де Глокенштейн и сентябрь прогостила у Грендерелей в Медоне. Под конец моего пребывания у них я получила письмо от Мадлены де Жерсенвиль с напоминанием о данном мною обещании заехать к ним в Герэ. Я с удовольствием встретилась со своей прекрасной подругой. Она все та же, и положительно кажется мне существом низшим. Что за странное понятие у ней о любви! Неужели она в ней видит только удовольствие раздеваться перед более или менее незнакомым господином?

Меня занимал этот вопрос, а жизнь в Герэ проходила однообразно и тихо. Ни разу Мадлена не говорила со мною о Жюльене. Она, очевидно, совершенно позабыла свою неудачу на Бальзамной улице. Со своей стороны, я тоже воздерживалась произносить фамилию г-на Дельбрэя. Однако иногда мне приходилось вспоминать о нем. Часто, когда я одна гуляла в Амбуазском лесу, шурша ногами по первым опавшим листьям, мне казалось, что я слышу за собой чьи-то шаги. Однажды, поднявшись на шантлускую пагоду и достигнув, этаж за этажом, до вершины этой странной постройки, я испытала смутное желание перешагнуть через тонкие перила и броситься вниз. В тот вечер я попросила у Жерсенвиля оказать мне гостеприимство и пустить в свой курительный будуар. Лежа на оттоманке, глядя затуманенными глазами на милых китайцев и славных турок, украшающих вперемежку с докторами-обезьянами комнату, я медленно вдыхала в утешительном этом кабинете дымок забвения.