Анри де Ренье - Амфисбена

Антуан соскочил с койки и стал, жестикулируя, расхаживать по каюте. Он был наполовину закутан в ночной халат. Крупные капли пота блестели на его голой груди. Он остановился передо мною и смерил меня презрительным взглядом:

— Да, повторяю тебе, из-за тебя. Что же ты не понимаешь, что в бегстве этом ты должен винить только самого себя? Да, самого себя, никого больше. Что за увалень! Но ведь она же не каменная, эта г-жа де Лерэн! Довольно с нее платонического плаванья. Двадцать раз хотел я тебя предупредить, крикнуть: «Огонь!» Но ведь ты бы не поверил. Разве интеллигентный и изысканный господин, вроде Жюльена Дельбрэя, поверит грубому юбочнику, как Антуан Гюртэн? Притом же я дал себе слово оставаться нейтральным в этом деле. Я достаточно для тебя сделал, предоставив тебе выгодные условия. Два месяца пробыть вместе, черта с два, хорошенький подарочек, сознайся!

Он утер лоб рукавом и продолжал:

— Ну как же! Вот женщина: молодая, милая, свободная, имеет к тебе расположение — она доказала это, согласившись на эту бессмысленную поездку! — вот женщина, которая тебя любит и, в сущности, совсем не прочь сделаться твоей любовницей. В течение двух месяцев ты проводишь все время с нею, в течение двух месяцев она спит у тебя под боком, и в конце этих двух месяцев ты с ней в самой первоначальной стадии! Ни разу ты не делаешь серьезных попыток добиться чего-нибудь. Нет, рассуждения, вздохи, опровержения, большие чувства, меланхолия и т. п. и т. п.! Ей надоело это, этой крошке. Женщины не любят нерешительных и робких людей. Она тебе дала знать — тем хуже для тебя. Нужно было бы на третий же день пойти к ней в каюту. Она похныкала бы, стала бы защищаться. Поплакала бы, посмеялась бы, но она принадлежала бы тебе, дуралей! Вместо этого ты пичкаешь ее клятвами, как гимназист. Вот промах-то, старый мой Жюльен! Вот промах! И знаешь, тут ничего не поправишь. Упущен случай, дело проиграно. Расплачивайтесь, господа, черные проиграли.

Что-то мне подсказывало, что, может быть, Антуан прав, но его выражения меня глубоко оскорбляли. Я бросился к нему.

— Замолчи, замолчи сейчас же!

Он пожал плечами и снова начал:

— Брыкайся сколько тебе угодно, но это — правда, и в глубине души ты не можешь с этим не согласиться. Я знаю, ты можешь меня считать циником. Может быть, я и циник. Я этого не отрицаю, наоборот, горжусь этим. Я предпочитаю быть циником и иметь женщину, которая мне нравится, чем быть человеком деликатным и прозевать женщину, которую я люблю. Да, будь я на твоем месте, все вышло бы иначе. Должно было выйти, хочешь не хочешь…

Жестокий образ пронизал мои мысли. Я увидел Антуана и Лауру обнявшимися. Я закрыл лицо руками. Антуан хлопнул меня по плечу. Я поднял глаза. Он смотрел на меня с печалью.

— Ничего не поделать, старина, это так. Но еще раз даю тебе честное слово, что я ни при чем во всем, что случилось. Не хвастаюсь этим, но ставлю себе в заслугу. Она мне чертовски нравилась, эта г-жа де Лерэн. Да, несмотря на все благие решения, я неисправим. Ах, она очень мне нравилась, эта маленькая Лаура, но я ни слова ей не говорил об этом, ни слова, понимаешь. Но я бесился, видя, каким рохлей ведешь ты себя с нею. Так что твое вторжение, упреки, подозрения очень меня рассердили. Ну, прости меня, что я говорил несколько грубо. Ты не сердишься на меня, по крайней мере?

Я сделал знак, что нет. Я был уничтожен. Голова у меня кружилась. В каюте у Антуана было удушливо жарко. Когда я, шатаясь, проходил по коридору, я услышал, что меня окликает г-жа Брюван. Она открыла свою дверь и протянула мне запечатанное письмо:

— Это вы, Жюльен? Я искала вас в вашей каюте. И в салоне вас не было. Г-н Жернон сказал мне, что вы только что приехали. Он сообщил вам, не правда ли, об отъезде нашей очаровательной спутницы? Да, да, телеграмма из Франции. Она должна была отправиться с полуденным пароходом. Вот письмо, что она просила меня передать вам.

Я взял поданное мне г-жою Брюван письмо. Рука у меня дрожала. Я пробормотал какую-то благодарность и поднялся на палубу. Я скрылся в салоне. Там был полумрак от опущенных штор. Г-н и г-жа Сюбаньи, каждый в своем кресле, вкушали обычный свой отдых. Г-н Сюбаньи спал, опустив голову на грудь. Г-жа Сюбаньи, откинувшись на спинку, громко храпела. Я распечатал конверт. Вот что я прочитал. Переписываю письмо, чтобы лучше запечатлеть его в своей памяти. Не есть ли это приговор моей судьбы?

Дорогой друг мой!

Когда Вам передадут это письмо, я уже буду далеко. Не слишком сердитесь, что я Вас так неожиданно покинула и уехала более чем по-английски — по-американски. Но к чему продолжать бесполезное испытание? Я обещала быть с Вами откровенной и держу свое слово. Я не люблю Вас, Жюльен. Я думала, что смогу Вас полюбить, одну минуту я даже думала, что люблю Вас, но теперь вижу, что я ошибалась. Я была очень близка к любви; любовь не захотела меня. Остается только дружба, но я чувствую, что моей дружбы Вам будет недостаточно, большего же я не могу Вам предложить. А между тем я готова была сделать для Вас, Жюльен, что-нибудь большее. Однажды вечером, последним вечером, когда Вы говорили мне о своей любви и взяли меня за руку, я готова была позволить Вам взять меня всю. Если бы Ваши губы начали искать моих, я бы не отвернулась. Ночь была темною, время глухое. Вспомните, Жюльен. Да, мне казалось, что с моей стороны было бы добросовестным дать Вам это вознаграждение. Я бы хотела Вам возместить Ваш отказ от моей подруги Мадлены де Жерсенвиль. Ничего не поделаешь, я такая, у меня развито чувство справедливости! Может, это признак того, что я не рождена для любви. Не будем ни о чем жалеть, друг мой. Не следует ни о чем жалеть. В конце концов, не написано ли это на флаге нашей яхты? Посмотрите на ее амфисбену, на ее двуглавую змею, вышитую золотом по красному полю. Не означают ли ее головы, обращенные в разные стороны, что участи наши никогда вполне не соединятся? Что касается до моей тетушки, монахини, она больна на самом деле. Телеграмма ее послужила мне предлогом перед самой собой, но я ее не выдумала. Я не умею лгать, Жюльен.