Шэ Лао: Серп луны

Я полюбила школу. Мне всегда казалось, что в школе много цветов, хотя на самом деле их там вовсе не было. Стоит мне вспомнить школу – и на память сразу приходят цветы, так же как мысли о папиной могиле вызывают воспоминание о серпе луны за городом, о его сиянии, дрожащем на слабом ветру. Мама очень любила цветы, но не могла их купить. Иногда ей дарили цветы, и она, счастливая, сразу же прикалывала их к волосам. Случалось, и я приносила ей один-два цветка; воткнув их в волосы, она молодела. Мама радовалась, я тоже радовалась. Школу я любила. Может быть, поэтому, думая о школе, я вспоминаю о цветах?

В тот год, когда я должна была окончить начальную школу, мама снова послала меня заложить вещи. Я не • знала, почему внезапно уехал отчим. Маме тоже как будто не было известно, куда он исчез. Она все еще посылала меня в школу, надеясь, что отчим скоро вернется. Но прошло много дней, а он не возвращался, даже писем не было., Я думала, что маме снова придется стирать вонючие носки, и мне становилось очень больно. Однако она и не думала об этом, а все еще продолжала наряжаться и прикалывать к волосам цветы. Удивительно! Она не плакала, наоборот,– смеялась. Почему? Я не понимала. Несколько раз, возвращаясь из школы, я видела маму стоящей у ворот. Прошло еще немного времени. Однажды, когда я шла по улице, какой-то человек окликнул меня: «Передай этот конверт мауе… А ты сколько берешь, малютка?» Я вспыхнула и низко опустила голову. Ясно было, что положение безвыходное, и я не могла поговорить с мамой, не могла. Она очень любила меня и временами настойчиво говорила: «Учись! Учись!» – сама она была неграмотна.

Я подозревала, и подозрения сменились уверенностью, что она пошла на «это» ради меня. Ей больше ничего не оставалось. И, думая об этом, я не могла осуждать маму. Мне хотелось прижать ее к груди и сказать, чтобы она больше не делала этого. Я ненавидела себя за то, что не могла ей помочь. Поэтому я часто думала: что меня ждет после окончания школы? Я говаривала об этом с подругами. Одни рассказывали, что в прошлом году нескольких девушек, окончивших школу, взяли вторыми женами. Другие говорили, что некоторые девушки стали «продажными». Я не совсем понимала, что значит это слово, но по их тону догадывалась – это нехорошее. Они же как будто все знали, им нравилось тайком шушукаться и неприличных вещах, и на их раскрасневшихся лицах было написано неподдельное удовольствие. Я стала думать, не ждет ли мама моего окончания школы, чтобы… С такими мыслями я иногда боялась возвращаться домой: меня пугала встреча с мамой. Иногда она давала мне деньги на сласти, но я не решалась их тратить. На уроках физкультуры я часто была близка к голодному обмороку. Каким вкусным казалось мне то, что ели другие. Однако я должна была экономить деньги. Если бы мама заставила меня… то с деньгами я могла бы убежать. Порой у меня бывало больше мао! Когда мне становилось особенно грустно, я даже днем искала на небе серп луны, словно вид его мог успокоить мое сердце. Серп луны беспомощно висел в серо-голубом небе, и тусклый свет его заволакивала тьма…

Тяжелее всего было то, что я начинала ненавидеть маму. Но всякий раз, когда мною овладевало это чувство, я невольно вспоминала, как она несла меня к могиле отца. И я уже не могла ее ненавидеть. И все же должна была ненавидеть. Мое сердце – как серп луны: на мгновение блеснет, открытое, а затем заволакивается непроглядной тьмой. К маме часто приходили мужчины, и она уже перестала меня стесняться. Они смотрели на меня, как голодные собаки, у которых изо рта течет слюна. В их глазах я была более лакомым куском, я видела это. За короткое время я поняла многое. Я узнала – надо беречь свое тело, как драгоценную вещь; чувствовала, что я стала привлекательной, от этого мне было беспокойно, но еще больше – приятно. Я ощущала в себе достаточно сил, чтобы сберечь себя или погубить. Порой я подавляла в себе эти чувства, иногда они захватывали меня. Я не знала, что лучше. Я хо-теда любить маму, мне нужно было о многом расспросить ее, хотелось, чтобы она меня успокоила; но именно в то время я должна была избегать ее и ненавидеть, иначе я бы не сберегла себя. В часы бессонницы, после трезвых размышлений, я убеждалась, что мама не виновата. Она должна была заботиться о нашем пропитании. Но теперь каждый кусок застревал у меня в горле. Мое сердце то совсем останавливалось, то бешено колотилось, точно зимний ветер, который, затихнув на минуту, начинает метаться с еще большей яростью. Я старалась успокоить свое сердце, но не могла.