Габриэле д'Аннунцио - Перевозчик

Пенти было уже совсем близко. Показались первые домишки, обсаженные подсолнечниками. У одного порога расселась чудовищно толстая женщина с детской головенкой над мощным туловищем, кроткими глазами, ровными белыми зубами и ясной улыбкой.

— Куда это вы, синьора? — спросила женщина с простодушным любопытством.

Донна Лаура подошла ближе. Лицо у нее покраснело, дыхание стало прерывистым. Силы оставляли ее.

— Боже мой! О боже мой! — простонала она, сжимая ладонями виски. — О боже мой!

— Отдохните, синьора, — сказала женщина, гостеприимно предлагая ей войти.

Домик был низкий и темный, в нем стоял тот особый запах, который всегда бывает в помещениях, где скученно живут много людей. Трое или четверо голых ребят с животами тоже раздутыми, словно от водянки, ползали по полу на четвереньках, что-то бормоча и инстинктивно таща в рот все попадавшееся им под руку.

Донна Лаура сидела и собиралась с силами, а толстуха беспрерывно болтала, держа на руках пятого ребенка: лицо его было все в темных струпьях, но среди них сияли большие глаза, синие, чистые, как два чудесных цветка.

Донна Лаура спросила:

— Где дом Луки Марино?

Хозяйка указала на красноватый домик в конце деревни, у самой реки, окруженный высокими тополями, словно колоннадой.

— Вот он. А что вам там нужно?

Старая дама подалась вперед, чтобы взглянуть на дом.

Глазам ее было больно от яркого солнца, и она беспрерывно моргала, но все же несколько минут смотрела, не меняя положения, не отвечая ни слова, едва переводя дыхание от наплыва материнских чувств. В этом-то доме и живет ее сын! И внезапно ей привиделась далекая комната, деревня в Провансе, люди, предметы; все это предстало перед нею, словно озаренное вспышкой молнии, отчетливо и резко. Она снова опустилась на стул, безмолвная, растерянная, в каком-то физическом отупении, может быть просто от зноя и света. В ушах у нее все время стоял звон. Хозяйка спросила:

— Вы хотите переправиться на тот берег?

Донна Лаура неопределенно качнула головой, одурманенная вихрем красных кругов, возникавших на сетчатке ее глаз.

— Лука Марино перевозит людей и скот с одного берега на другой. У него есть лодка и паром, — продолжала хозяйка. — А если хочешь вброд, надо идти до Прецци. Он уже тридцать лет перевозчиком! Ему-то уж можно довериться, синьора.

Донна Лаура слушала, с трудом стараясь сосредоточиться. Но, получив такие сведения о сыне, она растерялась, она не могла ничего понять.

— Лука не здешний, — продолжала толстуха, увлеченная своей врожденной болтливостью. — Его воспитали Марино, у них не было своих детей. А какой-то господин, тоже не здешний, дал приданое его жене. Теперь он хорошо живет. Работает. Есть у него, правда, один недостаток — выпивает.

Женщина говорила и это и еще другое совершенно просто, — в том, что Лука неизвестно чей сын, она не усматривала ничего дурного.

— Прощайте, прощайте, — сказала наконец донна Лаура: ей показалось, что сил у нее прибавилось. — Спасибо, добрая женщина.

Она сунула одному из ребят монету и вышла на свет.

— Вон по той дорожке! — крикнула за ее спиной хозяйка, указывая направление.

Донна Лаура пошла по дорожке. Вокруг царило безмолвие и в тишине этой беспрерывно трещали цикады. Из сухой земли выступали местами группы искривленных суковатых масличных деревьев. Слева сверкала река.

— Э-эй, Ла-Мартина-а-а! — раздался вдали, на реке, чей-то зов.

Этот неожиданный звук человеческого голоса заставил старуху вздрогнуть всем телом. Она посмотрела вдаль. По реке плыла лодка, еле заметная сквозь лучистую дымку, за ней, еще дальше белел парус другой лодки. В первой виднелись какие-то животные, может быть — лошади.

— Э-эй, Ла-Мартина-а-а! — снова позвал тот же голос.

Расстояние между барками уменьшалось. На этом месте была мель, где лодочникам приходилось туго, когда они шли с тяжелым грузом.

Остановившись под маслиной и прислонившись к ее стволу, донна Лаура следила взглядом за всем происходящим. Сердце у нее билось так сильно, что ей казалось — удары его отдаются далеко по всей округе. Шелест ветвей, пение цикад, сверкание струй — все это вызывало в ней смятение, смешивалось в ее сознании каким-то безумным хаосом. Медленный прилив крови к мозгу под воздействием солнечных лучей придавал всему окружающему розоватую окраску, все начинало кружиться перед ее глазами.

Дойдя до излучины, обе лодки скрылись из виду. Тогда донна Лаура снова двинулась в путь, пошатываясь как пьяная. Вскоре она увидела несколько домиков, словно сбившихся в кучку в огражденном месте вроде двора. В одном углу, спасаясь от полуденного солнца, спали человек шесть-семь нищих: сквозь лохмотья виднелись их воспаленные тела в пятнах от накожных болезней; их обезображенные лица скованы были сном тяжелым, как у скота. Одни спали ничком, уткнув лицо в сплетенные кольцом руки, другие лежали на спине, с раскинутыми руками, в позе распятого Христа. Туча мух, жужжа, кружилась над этими жалкими телами, густо и деловито, словно над навозной кучей. Из-за притворенных дверей доносился стук ткацких станков.