Габриэле д'Аннунцио - Торжество смерти

Он взглянул на ее губы. Они были довольно грациозно сжаты вследствие напряженного внимания Ипполиты, старавшейся воспользоваться удачным моментом, чтобы поймать ночную бабочку.

Она действовала теперь крайне осторожно и хитро, желая быстрым жестом зажать в руке крылатую добычу, неустанно кружившуюся вокруг лампы. Ипполита хмурила брови и напрягалась, как лук, чтобы быть готовой броситься на бабочку. Она бросалась уже два или три раза, но все было бесполезно. Бабочка не давалась ей в руки.

— Сдавайся, — сказал Джиорджио, — я буду умерен в требованиях.

— Нет.

— Сдавайся.

— Нет. Плохо тебе будет, если я поймаю ее.

И она с дрожащим терпением продолжала охоту.

— Она улетела! — воскликнул Джиорджио, потеряв из виду воздушную поклонницу пламени. — Она спаслась.

Ипполита выпрямилась с искренней досадой, желая во что бы то ни стало выиграть пари, и стала внимательным взглядом искать беглянку.

— Вот она! — воскликнула Ипполита торжествующим тоном. — Вот она на стене! Видишь?

Но она сейчас же спохватилась и понизила голос.

— Не шевелись, — прошептала она, обращаясь к другу.

Бабочка неподвижно сидела на освещенной стене, напоминая маленькое темное пятно. Ипполита в высшей степени осторожно подкрадывалась к ней, и тень от ее стройного гибкого тела вырисовывалась на белой стене. Ее рука поднялась и быстрым движением схватила бабочку.

— Готова! Она у меня в кулаке.

Ею овладела детская веселость.

— А что я теперь сделаю с тобой? Я посажу ее тебе за воротник. Ты теперь тоже в моей власти.

Она делала вид, что собирается привести свою угрозу в исполнение, как в тот день, когда они бежали вниз по холму.

Джиорджио смеялся; ее веселость пробуждала в нем остатки молодости.

— Ну, сядь теперь, — попросил он, — и ешь спокойно свои фрукты.

— Подожди, подожди.

— Что ты хочешь сделать?

— Подожди.

Она вынула из волос шпильку, которой был приколот цветок гвоздики, и зажала ее между губами. Затем она тихонько открыла кулак, взяла бабочку за крылья и приготовилась проткнуть ее.

— Какая жестокость! — воскликнул Джиорджио. — Как ты жестока!

Она улыбнулась, продолжая делать свое дело, а маленькая жертва хлопала ослабевшими крыльями.

— Как ты жестока! — повторил Джиорджио более тихим, но более глубоким тоном, замечая на лице Ипполиты смешанное выражение удовольствия и отвращения. По-видимому, ей нравилось колоть и искусственно возбуждать свою чувствительность.

Джиорджио казалось, что она уже прежде несколько раз проявляла болезненную склонность к подобному раздражению своей чувствительности. Агония ребенка на гумне, слезы и кровь богомольцев в церкви вызывали в ней не только чувство чистого сострадания. Он помнил так же, как она ускоряла шаги в сторону группы любопытных, наклонившихся над парапетом в Пинчио, и хотела непременно увидеть следы крови самоубийцы на тротуаре.

«Жестокость кроется в основе ее любви, — подумал он. — В ней есть какая-то разрушительная сила, которая проявляется тем резче, чем сильнее ее охватывает порыв страсти». Несколько раз ее лицо напоминало ему голову Медузы, когда он лежал бессильный после порыва страсти или не помня себя в пылу любви и глядел на нее полуоткрытыми глазами.

— Погляди! — сказала она, показывая ему проткнутую бабочку, которая еще шевелила крыльями. — Погляди, как блестят ее глаза.

И она вертела бабочку на все лады перед лампой, точно это был драгоценный камень, который она заставляла играть.

— Это красивая брошь! — добавила она и легким движением воткнула ее себе в волосы. — А ты все думаешь, думаешь и думаешь, — продолжала она, пристально глядя Джиорджио в глаза. — Но о чем же ты думаешь? Прежде ты говорил, по крайней мере, и, может быть, даже слишком много. А теперь ты все молчишь с таинственным видом заговорщика… Ты имеешь что-нибудь против меня? Говори, если даже ты будешь причинять мне этим горе.

Ее голос вдруг изменился — в нем звучали нетерпение и упрек. Она заметила опять, что ее друг был не только вдумчивым и одиноким зрителем, но и внимательным и, может быть, враждебным наблюдателем.

— Говори же! Лучше прежние дурные слова, чем это загадочное молчание. Что с тобой? Ты недоволен своим пребыванием здесь? Ты несчастен? Мое постоянное присутствие утомляет тебя? Ты обманулся во мне?

Это неожиданное нападение рассердило его, но он сдержал свой гнев и даже постарался улыбнуться.

— Почему ты ставишь мне эти странные вопросы? — сказал он спокойным тоном. — Разве тебе надоедает видеть меня постоянно в раздумье? Я как всегда думаю о тебе и о том, что касается тебя.