Герман Банг - У дороги

— Фрекен… может, вы… пора закрывать…

— Сейчас идем… Дьячок позволил мне побыть здесь, — сказала Агнес.

Агнес и Бентсен молча побрели по дорожке. Сторож уже ждал их у ворот.

Засунув руки в карманы пальто, Агнес смотрела, как сторож закрывает ворота и навешивает на них замок.

Малыш-Бентсен попрощался и ушел, все еще всхлипывая.

Агнес долго стояла у запертых ворот.

Бай зачастил к семейству Абель.

Вдове Абель была невыносима мысль, что он остался один-одинешенек в пустых комнатах… Да еще когда сама сидишь в уютном доме, у зажженного огонька, — говорила фру Абель.

Они с Луисой-Старшенькой заходили за Баем после отправления восьмичасового поезда.

— Просто посидим в уюте, у огонька, — говорила фру Абель.

Луиса-Старшенькая чувствовала себя на станции, как дома. Перед уходом ей во что бы то ни стало надо было хоть на скорую руку полить цветы.

Фру Абель помогала ей.

— Она их так любила, наша милочка, — с умилением говорила она.

«Милочка» была Катинка.

— А «бабьи сплетни», — говорила Луиса-Старшенькая. — Им ведь тоже хочется пить. — И она кивала «бабьим сплетням» в подвесном вазоне.

Луиса поила «бабьи сплетни», Баю приходилось держать стул. Она поднималась на цыпочки с кувшином в руке и показывала свое «украшение».

— Ничего-то она не забывает, — говорила фру Абель. «Бабьи сплетни» поили до тех пор, пока вода не выплескивалась на пол.

— Ничего, Мария подотрет, — ехидно заявляла Луиса-Старшенькая, косясь в сторону кухни. На пороге кладовой Луиса задерживалась для «осмотра». У Луисы были на редкость проворные руки, когда дело касалось лакомого кусочка, припрятанного на тарелке в кладовой.

И они шли домой «на огонек».

Луиса-Старшенькая в белом переднике разливала чай.

Малютка-Ида никогда не являлась по первому зову.

— Она пишет , — поясняла вдова из своего уголка. Малютка-Ида писала всегда почему-то в дезабилье.

— Пусяся забыла надеть манжеты, — говорила вдова.

— Ах да, правда, — отвечала Пусяся.

У Пусиси вообще был совершенно растерзанный вид.

— Ведь он в отъезде , — поясняла вдова.

После ужина Бай читал «Дагстелеграфен» и пил грог. Луиса-Старшенькая вышивала. Вдова сидела в уголке и «умилялась»:

— Вы должны чувствовать себя у нас, как дома, это наше единственное желание.

Бай дочитывал газету, и Луиса-Старшенькая садилась за фортепиано. Под конец она всегда играла одну из Катинкиных пьес.

— Наша милочка любила ее играть, — говорила вдова и бросала взгляд на портрет Катинки — он висел над диваном под зеркалом в венке из бессмертников.

— Да, — говорил Бай. И складывал руки. У огонька, пропустив стаканчик грога, он всегда разнеживался при мысли о своей «утрате».

Вдова его прекрасно понимала.

— Но у нас остается светлая память, — говорила она. — И надежда на свидание.

— Конечно.

Бай смахивал слезинки двумя пальцами.

Ему наливали второй стакан грога, и начинался разговор о «дорогой покойнице».

Старушка Иенсен сидела в темноте у своего окна — она хотела услышать, как Бай будет уходить.

Старушка Иенсен теперь частенько наведывалась в пасторскую усадьбу.

— Вдова Абель и ее дочери не хотят, чтобы им мешали, — говорила старушка Иенсен.

В первые недели после похорон фрекен Иенсен была частым гостем на станции.

— Женщина всегда старается помочь чем может, — говорила она мельничихе.

— Понятное дело, — отвечала мельничиха.

Фрекен Хелене вытягивала ноги и рассматривала свои войлочные туфли.

— А милая Катинка, — после смерти Катинки фрекен Иенсен стала называть ее по имени, — милая Катинка так его избаловала.

Фрекен Иенсен взяла на себя нечто вроде верховного надзора за домом Бая.

— От служанки много ли проку, — говорила она.

По окончании уроков она являлась на станцию с плетеной корзиной и мопсом. У Бель-Ами завелась теперь собственная корзина возле печи.

Фрекен Иенсен бесшумно ходила по кухне и готовила Баю его любимые блюда.

Накрыв на стол, она надевала пальто. Бай просил ее всенепременно остаться и перекусить с ним за компанию.

— Ну что ж, если вам приятно, я останусь, — говорила старушка Иенсен.

— Все-таки живой человек в доме, — скромно добавляла она.

Мопса снова укладывали в корзину и садились ужинать.

Старушка Иенсен не навязывалась с разговорами. Она просто всем своим видом выражала молчаливое сочувствие, а Бай накладывал себе любимые кушанья. К нему мало-помалу возвращался аппетит.