Витольд Гомбрович - Космос

– Майцевич наверняка дал бы мне работу, но я не могу бросить того, что у меня уже есть, это мне должны зачесть как практику, иначе я потеряю полтора года… да что тут говорить… не могу, и все… Посмотри, там, на потолке…

– Ну и что?

– На потолке. Там, около печки.

– Ну и что?

– Что ты видишь?

– Ничего.

– Если бы я только мог ему в морду плюнуть. Но не могу. Да и не за что. Ведь он не по злой воле, просто я действую ему на нервы, когда он на меня смотрит, у него челюсть отваливается… Приглядись-ка получше, там, на потолке… Ничего не видишь?

– А что?

– Что-то похожее на ту стрелку, которую мы в столовой на потолке видели. Эта даже заметнее.

Я ничего не отвечал, минуту, другую, он снова заговорил:

– В том-то и цимес, что вчера ее не было. – Молчание, жара, не оторвать головы от подушки, слабость, а он опять заговорил, как бы цепляясь за собственные слова, которые увязли в соусе полудня. – Этого вчера не было, вчера в этом месте спускался паук, я за ним наблюдал, наверняка бы заметил, – но этого вчера не было. Видишь основную линию, стержень, его не было, остальное: наконечник, переплетение линий у основания – это, согласен, старые трещины, но стержень, самого стержня не было… – Он вздохнул, слегка приподнялся, оперся на локоть, пыль кружилась в пучке света, пробивающегося сквозь дыру в шторе: – Этого стержня не было. – Я услышал, как он выкарабкивается из кровати» и увидел его в подштанниках, с задранной головой, занятого изучением потолка, – я удивился – какая работоспособность! Ну, лупоглазый! Лупоглазой мордой он вперился в потолок и изрек: – Фифти-фифти. Или да, или нет. Черт его знает. – И вернулся на кровать, но и оттуда, я чувствовал, продолжал свои наблюдения, это наводило скуку.

Через минуту я услышал, что он снова встает и идет рассматривать потолок, перестал бы он цепляться, что ли… но он цеплялся.

– Эта царапина, которая идет посередине, сам стержень, видишь?… Что-то мне подсказывает, что она недавно нацарапана. Явно выделяется. Вчера царапины не было… я бы заметил… И она указывает то же направление, что и та, в столовой.

Я лежал.

– Если это стрелка, то она на что-нибудь да указывает.

Я ответил: – А если не стрелка, то не указывает.

Вчера, за ужином, рассматривая со своим гнусным любопытством руку Людвика – опять! – я перекинулся взглядом на руку Лены, лежащую здесь же, на столе, и тогда ее ручка, так мне показалось, вздрогнула или слегка сжалась, в чем я, конечно, не был уверен, но фифти-фифти… Что же касается Фукса, то мне не нравилось, даже приводило в бешенство, что все его разговоры, поступки, действия отталкивались от Дроздовского, от той неприязни, нетерпимости, того непонимания… того не… но ведь и у меня было то же самое с родителями в Варшаве, и одно цеплялось за другое, одно подкреплялось другим. Он опять заговорил.

Стоял в подштанниках посреди комнаты и говорил. Он предложил мне выяснить, указывает на что-нибудь стрелка или нет, – что нам мешает это проверить, если мы убедимся, что нет, то по крайней мере успокоимся, понятно будет, что никто специально стрелку не рисовал, это всего лишь игра воображения, – другого способа убедиться, стрелка это или не стрелка, просто не существует. Я тихо слушал, раздумывая, как лучше отказаться, настаивал он довольно слабо, но я тоже ослаб, и вообще все было проникнуто слабостью. Я посоветовал ему, коли для него это так интересно, самому все проверить, – он стал настаивать, что, мол, мое присутствие крайне необходимо для точной разметки, нужно выйти из комнаты, определиться с направлением в коридоре, затем в саду, – наконец он сказал «вдвоем всегда легче». Внезапно я согласился и даже сразу встал с кровати – мысль о решительном и сокрушительном маневре в строго определенном направлении показалась мне упоительнее стакана холодной воды!

Мы надевали брюки.

Комната теперь наполнилась конкретными, Целенаправленными действиями, которые, однако, начавшись со скуки, от безделья, из прихоти, отдавали каким-то кретинизмом.

Задание было не из легких.

Стрелка не указывала на что-либо в нашей Комнате, это сразу бросалось в глаза, поэтому необходимо было протянуть ее сквозь стену и определить, не направлена ли она на что-либо в коридоре, а затем из коридора с максимальной точностью перенести эту линию в сад, что требовало довольно сложных манипуляций, с которыми он действительно не смог бы справиться без моей помощи. Я спустился в сад и прихватил из сеней грабли, чтобы их черенком отметить на газоне линию, соответствующую той, которую Фукс обозначал из окошка лестничной площадки с помощью швабры. Время шло к пяти – раскаленный гравий, сохнущая трава вокруг молодых деревьев без тени – это было внизу, а вверху – белые коконы облаков, огромных и круглых в беспощадной голубизне. Дом следил за мной двумя рядами окон первого и второго этажей – стекла окон блестели на солнце…