Льюис Синклер - Элмер Гентри

Уволив своего секретаря мисс Бандл, - презабавная была сцена, эта особа так смешно плакала, - Элмер сменил целую вереницу бездарнейших девиц, примерных дочерей методистской церкви, но никуда не годных стенографисток.

Что за злая ирония судьбы, думал он. Все уверены, что он наслаждается, греясь в лучах своей громкой славы, и никто не догадывается, что на самом деле ему чертовски не везет. Проклятый Дж. Э. Норт прикидывается лучшим другом, а сам все оттягивает свой уход из "Напапа". Доктор Уилки Баннистер, этот самонадеянный чурбан - воображает, будто смыслит в богословии больше священника, - тоже не торопится дать Йорквильскому приходскому совету указание пригласить Элмера. И потом эти секретарши! Невыносимо! Одна, видите ли, не нашла ничего лучшего, как прийти в ужас лишь оттого, что он один раз позволил себе сказать при ней "проклятье".

Никому, казалось, нет дела, что человек, которому предначертано стать диктатором Америки, вынужден терпеть все эти неприятности. Никто не знал, какие жертвы он приносит в своей борьбе за всеобщую нравственность.

А до чего ему надоело провинциальное и однообразное обожание этой Лулу Бейнс! Нет, если она хоть раз еще просюсюкает: "Ах, Элмер, ты такой сильный!" - он просто влепит ей затрещину!

В длинном хвосте прихожан, подходивших после утренней службы к преподобному доктору Гентри, чтобы пожать ему руку, благосклонное внимание пастора привлекла одна молодая особа.

Она была последней в очереди, и никто не слышал их недолгого разговора.

Если бы маркиз семнадцатого века вдруг превратился в девушку лет двадцати пяти, женственную до мозга костей, предельно обольстительную, но с надменно поднятой головой, тонким орлиным носом и властным взглядом, как и подобает высокородному маркизу, перед вами возникла бы та, что пожала Элмеру руку, со словами:

- Разрешите сказать вам, доктор: вы первый в моей жизни человек, который дал мне почувствовать, что религия - нечто реальное.

- Я вам весьма признателен, сестра, - произнес преподобный доктор Гентри, а Элмер добавил про себя: "А ты - ничего девочка, стоит познакомиться поближе!"

- Доктор Гентри, помимо желания высказать вам мое совершенно искреннее восхищение, я преследовала и откровенно корыстную цель, решив прийти и поговорить с вами. Меня зовут Хетти Даулер - мисс Даулер, увы. Кончила два курса Висконсинского университета. В прошлом году служила секретарем мистера Лейбенейма в Талахасской страховой компании, но его перевели в Детройт. Секретарь я очень неплохой. Кроме того, я методистка. Сейчас я в Центральном приходе, но собираюсь перейти в Уэллспрингский. Все это я говорю вот к чему: если случится так, что в ближайшие месяцы вам понадобится секретарь… Сейчас я временно устроилась стенографисткой в отеле Торнлей…

Они взглянули друг другу в глаза прямо, откровенно. Еще одно рукопожатие - но уже более крепкое.

- Мисс Даулер, с этой минуты вы мой секретарь, - сказал Элмер. - На формальности потребуется около недели.

- Благодарю вас.

- Разрешите подвезти вас домой?

- С большим удовольствием.

Даже те вечера, что они проводили "за работой" в пустой церкви, были не так упоительно волнующи, как эти быстрые, озорные поцелуи в перерывах между приходом степенных посетителей.

Стремительно броситься через весь кабинет после ухода какой-нибудь заплаканной, едва передвигающей ноги вдовицы, поцеловать шелковистый висок, услышать шепот: "Милый, ты вел себя с этой старой наседкой просто изумительно! Ах, ты такая прелесть!" - в этом была теперь для Элмера вся жизнь.

Он часто проводил вечера в квартирке Хетти Даулер - уютных, белых с голубым комнатках в одном из новых отелей, с забавной кухонькой и электрическим холодильником. Стройная, грациозная, словно пантера, Хетти, свернувшись упругим клубком, лежала на крытой узорчатым шелком кушетке, а Элмер расхаживал взад и вперед, репетируя свои проповеди, останавливаясь, чтобы получить заслуженное одобрение - поцелуи.

У него вошло в привычку украдкой пробираться вниз. в буфетную, перед сном и звонить Хетти, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Когда она была нездорова и отлеживалась дома, он каждый час звонил ей из своего кабинета или наскоро писал записочки. Это ей нравилось больше всего. "Твои письма - просто очарование, - говорила она. - Такие забавные и милые…" И он писал ей своим корявым почерком: "Мой милый пупсик, моя птичка, киска и рыбка, я тебя обожаю, больше сказать нечего, ей-богу, а это самое повторяю шестьсот миллионов триллионов раз. Элмер".