Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая

– В общем – молодежь становится серьезнее, и очень многие отходят от политики к науке.

– То есть – как это отходят? Куда отходят? – очень удивился собеседник. – Разве наукой вооружаются не для политики? Я знаю, что некоторая часть студенчества стонет: не мешайте учиться! Но это – недоразумение. Университет, в лице его цивильных кафедр, – военная школа, где преподается наука командования пехотными массами. И, разумеется, всякая другая военная мудрость.

Он говорил, а щетинистые брови его всползали все выше от удивления. Самгин, видя, что выпад его неудачен, переменил тему:

– Вы что же – военный?

– Студент физико-математического факультета, затем – рядовой сто сорок четвертого Псковского полка. Но по слабости зрения, – мне его казак нагайкой испортил, – от службы отстранен и обязан жить здесь, на родине, три года безвыездно.

Быстро выговорив все это, он спросил насмешливо:

– А вы не из тех ли добродушных, которые хотят подвести либералов к власти за левую ручку, а потом получить правой их ручкой по уху?

Он сказал это очень задорно и как-то внезапно помолодел, подтянулся, готовясь к бою, но Самгин уклонился от боя.

– Вы – здесь родились?

– Увы! Но настоящей родиной моей считаю Москву, университет.

– Скучно здесь?

– Скуки не испытывал, но – есть некоторые неудобства: за четырнадцать месяцев – два обыска и семьдесят четыре дня тюрьмы.

Несколько секунд он молча и как бы издали рассматривал Самгина, потом сказал тоном приказа:

– Вы там скажите Гогину или Пояркову, чтоб они присылали мне литературы больше и что совершенно необходимо, чтоб сюда снова приехал товарищ Дунаев. А также – чтоб не являлась ко мне бестолковая дама.

Достав из-под дивана пакет, он снова взвесил его на ладони и – закончил строго:

– И, наконец, меня зовут Петр Усов, а не Руссов и не Петрусов, как они пишут на конвертах. Эта небрежность создает для меня излишние хлопоты с почтой.

Сунул пакет за пазуху, под мышку, молча стиснул пальцы Самгина и ушел, постукивая палкой.

«Вождь... «Объясняющий господин». Как это символично, что он слепнет», – думал Самгин, глядя в окно, на мещанские домики, точно вымытые лунным светом. Домики были двухэтажные, прочные и окутаны садами, как шубами. Земля под ними тоже, должно быть, прочная, а улица плотно вымощена булыжником, отшлифованным пылью и лунным светом. По тротуару величественно плыл большой коричневый ком сгущенной скуки, – пышно одетая женщина вела за руку мальчика в матроске, в фуражке с лентами; за нею шел клетчатый человек, похожий на клоуна, и шумно сморкался в платок, дергая себя за нос. Было тихо, как бывает только в русских уездных городах, лишь внизу гостиницы щелкали шары биллиарда. Можно было вообразить, что это камни мостовой бьются друг о друга от скуки.

Самгин задумался о человеке, который слепнет в этом городе, вероятно, чужом ему, как иностранцу, представил себя на его месте и сжался, точно от холода.

«Все-таки – надо признать – мужественные люди, – невольно подумал он. – Хотя этот – революционер по личному мотиву, так сказать. А скуку эту они едва ли одолеют...»

Вечером, в день, когда он приехал домой, явился Митрофанов и сказал с натянутой усмешкой:

– Пришел проститься, перевожусь в Калугу, а – почему? Неизвестно. Не понимаю. Вдруг...

Он говорил и пожимал плечами и механически гладил колени ладонями, покачивался.

– Очень сожалею, я к вам так привык, – искренно сказал Самгин.

Растерянная усмешка соскользнула с лица Митрофанова, он шумно вздохнул и оживился, выпрямился, говоря:

– А я вас, извините, сердечно полюбил, Клим Иванович, вы для меня, знаете... муж разума и вообще... лицо!

– Что же у вас... неудача какая-нибудь? Агент полиции снова приуныл, пожал плечами, оглянулся.

– Наоборот, – сказал он. – Варвары Кирилловны – нет? Наоборот, – вздохнул он. – Я вообще удачлив. Я на добродушие воров ловил, они на это идут. Мечтал даже французские уроки брать, потому что крупный вор после хорошего дела обязательно в Париж едет. Нет, тут какой-то... каприз судьбы.

Он медленно встал и попросил:

– Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу... благосклонность. Странное дело, ей-богу! – негромко, но с упреком воскликнул он. – К нашему брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете... вроде докторов!

Круглые глаза Митрофанова налились слезами, он отвернулся, пряча обиженное лицо, быстро и крепко тиснул руку Самгина и ушел.