Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

– Не удивляйтесь. Не смейтесь, – подавленно и задыхаясь ответил Петр Маракуев. – Нервы, знаете. Я столько видел... Необъяснимо! Какой цинизм! Подлость какая...

Климу показалось, что у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку с лица, начал отирать ею лоб, виски, щеку, тыкать в глаза себе.

– Чорт, – ведь они оба младенцы, – вскричал он. «Плачет. Плачет», – повторял Клим про себя. Это было неожиданно, непонятно и удивляло его до немоты. Такой восторженный крикун, неутомимый спорщик и мастер смеяться, крепкий, красивый парень, похожий на удалого деревенского гармониста, всхлипывает, как женщина, у придорожной канавы, под уродливым деревом, на глазах бесконечно идущих черных людей с папиросками в зубах. Кто-то мохнатый, остановясь на секунду за маленькой нуждой, присмотрелся к Маракуеву и весело крикнул:

– Хватил, студент, горячего до слез! Эх, и мне бы эстолько...

– Я знаю, что реветь – смешно, – бормотал Маракуев. Недалеко взвилась, шипя, ракета и с треском лопнула, заглушив восторженное ура детей. Затем вспыхнул бенгальский огонь, отсветы его растеклись, лицо Маракуева окрасилось в неестественно белый, ртутный цвет, стало мертвенно зеленым и наконец багровым, точно с него содрали кожу.

– Смешно, разумеется, – повторил он, отирая щеки быстрыми жестами зайца. – А тут, видите, иллюминация, дети радуются. Никто не понимает, никто ничего не понимает...

Лохматый человек очутился рядом с Климом и подмигнул ему.

– Нет, они – отлично понимают, что народ – дурак, – заговорил он негромко, улыбаясь в знакомую Климу курчавенькую бороду. – Они у нас аптекаря, пустяками умеют лечить.

Маракуев шагнул к нему так быстро, точно хотел ударить.

– Лечат? Кого? – заговорил он громко, как в столовой дяди Хрисанфа, и уже в две-три минуты его окружило человек шесть темных людей. Они стояли молча и механически однообразно повертывали головы то туда, где огненные вихри заставляли трактиры подпрыгивать и падать, появляться и исчезать, то глядя в рот Маракуева.

– Смело говорит, – заметил кто-то за спиною Клима, другой голос равнодушно произнес:

– Студент, что ему? Идем.

Клим Самгин отошел прочь, сообразив, что любой из слушателей Маракуева может схватить его за ворот и отвести в полицию.

Самгин почувствовал себя на крепких ногах. В слезах Маракуева было нечто глубоко удовлетворившее его, он видел, что это слезы настоящие и они хорошо объясняют уныние Пояркова, утратившего свои аккуратно нарубленные и твердые фразы, удивленное и виноватое лицо Лидии, закрывшей руками гримасу брезгливости, скрип зубов Макарова, – Клим уже не сомневался, что Макаров скрипел зубами, должен был скрипеть.

Все это, обнаруженное людями внезапно, помимо их воли, было подлинной правдой, и знать ее так же полезно, как полезно было видеть голое, избитое и грязное тело

Диомидова.

Клим быстро пошел назад к городу, его окрыляли и подталкивали бойкие мысли:

«Я – сильнее, я не позволю себе плакать среди дороги... и вообще – плакать. Я не заплачу, потому что я не способен насиловать себя. Они скрипят зубами, потому что насилуют себя. Именно поэтому они гримасничают. Это очень слабые люди. Во всех и в каждом скрыто нехаевское... Нехаевщина, вот!..»

Зарево над Москвой освещало золотые главы церквей, они поблескивали, точно шлемы равнодушных солдат пожарной команды. Дома похожи на комья земли, распаханной огромнейшим плугом, который, прорезав в земле глубокие борозды, обнаружил в ней золото огня. Самгин ощущал, что и в нем прямолинейно работает честный плуг, вспахивая темные недоумения и тревоги. Человек с палкой в руке, толкнув его, крикнул:

– Ослеп? Ходите, дьяволы...

Толчок и окрик не спугнул, не спутал бойкий ход мысли Самгина.

«Маракуев, наверное, подружится с курчавым рабочим. Как это глупо – мечтать о революции в стране, люди которой тысячами давят друг друга в борьбе за обладание узелком дешевеньких конфект и пряников. Самоубийцы».

Это слово вполне удовлетворительно объясняло Самгину катастрофу, о которой не хотелось думать.

«Раздавили и – любуются фальшфейерами, лживыми огнями. Макаров прав: люди – это икра. Почему не я сказал это, а – он?.. И Диомидов прав, хотя глуп: людям следует разъединиться, так они виднее и понятней друг другу. И каждый должен иметь место для единоборства. Один на один люди удобопобеждаемее...»

Самгину понравилось слово, он вполголоса повторил его: