Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья

К этой неприятной для него задаче он приступил у нее на дому, в ее маленькой уютной комнате. Осенний вечер сумрачно смотрел в окна с улицы и в дверь с террасы;

в саду, под красноватым небом, неподвижно стояли деревья, уже раскрашенные утренними заморозками. На столе, как всегда, кипел самовар, – Марина, в капоте в кружевах, готовя чай, говорила, тоже как всегда, – спокойно, усмешливо:

– Если б столыпинскую реформочку ввели в шестьдесят первом году, ну, тогда, конечно, мы были бы далеко от того места, где стоим, а теперь – что будет? Зажиточному хозяину руки развязаны, он отойдет из общины в сторонку и оттуда даже с большим удобством начнет деревню сосать, а она – беднеть, хулиганить. Значит, милый друг, надобно фабричный котел расширять в расчете на миллионы дешевых рук. Вот чему революция-то учит! Я переписываюсь с одним англичанином, – в Канаде живет, сын приятеля супруга моего, – он очень хорошо видит, что надобно делать у нас...

– Дальнозорок, – сказал Самгин.

Подвинув ему стакан чаю, Марина вкусно засмеялась:

– Лидия – смешная! Проклинала Столыпина, а теперь – благословляет. Говорит: «Перестроимся по-английски; в центре – культурное хозяйство крупного помещика, а кругом – кольцо фермеров». Замечательно! В Англии – не была, рассуждает по романам, по картинкам.

Самгин уже привык верить ее чутью действительности, всегда внимательно прислушивался к ее суждениям о политике, но в этот час политика мешала ему.

– Прости, я перебиваю тебя, – сказал он.

– Что за церемонии?

– Что такое эта старушка Обоимова? Марина подняла брови, глаза ее смеялись.

– Чем это она заинтересовала тебя?

– Нет, – серьезно! – сказал Самгин. – Она и этот ее...

– Ястребов?

– Показались мне слабоумными...

– Ну, это – слишком! – возразила Марина, прикрыв глаза. – Она – сентиментальная старая дева, очень несчастная, влюблена в меня, а он – ничтожество, лентяй. И враль – выдумал, что он художник, учитель и богат, а был таксатором, уволен за взятки, судился. Картинки он малюет, это верно.

Она вдруг замолчала и, вскинув голову, глядя в упор в лицо Самгина, сказала, блеснув глазами:

– Впрочем, я чувствую, что ты смущен, и, кажется, понимаю, чем смущен.

Ресницы ее дрожали, и казалось, что зрачки искрятся, голос ее стал ниже, внушительней; помешивая ложкой чай, она усмехнулась небрежно и неприятно, говоря:

– Ну, что ж? Очевидно – пришел час разоблачить тайны и загадки.

Помолчав, глядя через голову Самгина, она спросила:

– Ты «Размышления Якова Тобольского», иначе – Уральца, не читал? Помнишь, – рукопись, которую в Самаре купил. Не читал? Ну – конечно. Возьми, прочитан! Сам-то Уралец размышляет плохо, но он изложил учение Татариновой, – была такая монтанка, основательница секты купидонов...

– Не понимаю, какое отношение к моему вопросу, – сердито начал Самгин, но Марина сказала:

– Вот и поймешь.

– Что?

– Что я – тоже монтанка.

Самгин долго, тщательно выбирал папироску и, раскуривая ее, определял, – как назвать чувство, которое он испытывает? А Марина продолжала все так же небрежно и неохотно:

– Монтане – это не совсем правильно, Монтан тут ни при чем; люди моих воззрений называют себя – духовными...

«Сектантка? – соображал Самгин. – Это похоже на правду. Чего-то в этом роде я и должен был ждать от нее». Но он понял, что испытывает чувство досады, разочарования и что ждал от Марины вовсе не этого. Ему понадобилось некоторое усилие для того, чтоб спросить:

– Значит, ты... член сектантской организации?

– Я – кормщица корабля.

Она сказала это очень просто и как будто не гордясь своим чином, затем – продолжала с обидным равнодушием:

– Попы, но невежеству своему, зовут кормщиков – христами, кормщиц – богородицами. А организация, – как ты сказал, – есть церковь, и немалая, живет почти в четырех десятках губерний, в рассеянии, – покамест, до времени...

Пододвигая Самгину вазу с вареньем, а другою рукой придерживая ворот капота, она широко улыбнулась:

– Ой, как ты смешно мигаешь! И лицо вытянулось. Удивлен? Но – что же ты, милый друг, думал обо мне?

Правая рука ее была обнажена по локоть, левая – почти до плеча. Капот как будто сползал с нее. Самгин, глядя на дымок папиросы, сказал, не скрывая сожаления:

– Согласись, что это – неожиданно для меня. И вообще – крайне странно!

– Ну, разумеется! – откликнулась она. – Проще было бы, если б оказалось, что я содержу тайный дом свиданий...