Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть четвертая

Фроленков послал к мужикам жену, а сам встал и, выходя в соседнюю комнату, позвал:

— Кум, поди-ко сюда!

Воспользовавшись уходом отцов, девица Софья тотчас спросила:

— Вы читали книгу Родионова «Наше преступление»?

— Нет, — сухо сказал Самгин.

Ей было жарко. Сильно подрумяненная теплом и чаем, она обмахивала толстенькое личико платком в кружевах, — пухлая ручка мелькала в глазах Самгина.

«Горничная», — определил он, а девица говорила бойко и торопясь:

— Замечательная. Он — земский начальник в Боровичах. Он так страшно описал своих мужиков, что профессор Пыльников — он тоже из Боровичей — сказал: «Все это — верно, но Родионов уже хочет восстановить крепостное право». Скажите: крепостное право нельзя уже возобновить?

— А — вам хочется, чтоб восстановили?

— Я не понимаю политики, не люблю. Но надо же что-нибудь делать с мужиками, если они такие... Выглянув из двери, Фроленков спросил:

— В стуколку не играете?

— Нет.

— А в рамс?

— Кажется — могу.

— Тогда — пожалуйте! До ужина схватимся, поиграем.

Клим Иванович был удовлетворен своим выступлением, кумовья все больше нравились ему, он охотно сел играть, играл счастливо, выиграл 83 рубля, и, когда прятал деньги, — у него даже мелькнуло подозрение:

«Точно взятку дали. Впрочем — за что? Я иногда бываю несправедлив к людям».

Потом сытно ужинали, крепко выпили. Самгин лег спать не помня себя и был разбужен Денисовым около полудня.

— Надо вставать, а то не поспеете к поезду, — предупредил он. — А то — может, поживете еще денечек с нами? Очень вы человек — по душе нам! На ужин мы бы собрали кое-кого, человек пяток-десяток, для разговора, ась?

Самгин сказал, что он тоже очень рад знакомству с такими почтенными людями, но остаться не может, надобно ехать в Ригу.

— Все по военным делам? Э-эх, война, война.

Часа три до Боровичей он качался в удобном, на мягких рессорах, тарантасе, в Боровичи попал как раз к поезду, а в Новгороде повторилось, но еще более сгущенно, испытанное им.

В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.

— А тут еще беженцы из Польши толкутся... «Знает, что говорит члену Союза городов», — отметил Самгин и спросил:

— Беспорядок?

— Сами в себе запутались — тяжело глядеть, — сказал старичок.

Обычный шум мирной работы ножей и вилок звучал по-новому, включая в себя воинственный лязг ножен сабель. За окнами, на перроне, пела, ревела и крякала медь оркестра, музыку разрывали пронзительные свистки маневренных паровозов, тревожные сигналы стрелочников, где-то близко гудела солдатская песня. Офицерство, туго связанное ремнями портупей, вело себя размашисто и очень крикливо. Было много женщин и цветов, стреляли бутылки шампанского, за большим столом посредине ресторана стоял человек во фраке, с раздвоенной бородой, высоколобый, лысый, и, высоко, почти над головою, держа бокал вина, говорил что-то. До Самгина долетали только отдельные слова:

— Наша ошибка... Не следовало... И мы в 71 году могли... И вместо группы маленьких государств — получили Германию.

— Ус-спокойся, папаша! — кричал молодой, звонкий голос. — Воз-звратим пруссаков в первобытное состояние. За нашу армию — ур-ра!

Ура кричали охотно, хотя и нестройно. Кто-то предложил:

— Здоровье его величества...

— Отставить!

— Па-ачему?

— Кто это смел?

— В кабаке не место славить государя!

— Верно!

— Нет, позвольте...

Блаженно улыбаясь, к лавровому дереву подошел маленький, тощий офицер и начал отламывать ветку лавра. Весь он был новенький, на нем блестели ремни, пряжки. Сияли большие глаза. Смуглое, остроносое лицо с маленькой черной бородкой <���заставило Самгина подумать):

«Д'Артаньян».

Он был сильно пьян, покачивался, руки его действовали неверно, ветка не отрывалась, — тогда он стал вытаскивать саблю из ножен. Самгин встал со стула, сообразив, что, если воин начнет пилить или рубить лавр... Самгин поспешно шагнул прочь, остановился у окна.

Подбежал старичок-официант:

— Позвольте — я ножичком...

Офицер, улыбаясь, посмотрел на него, пробормотал: