Максим Горький: О мальчике и девочке, которые не замёрзли

– А что же! Что ей не пить-то! Будет… – солидно ответил Мишка.

Сбрасывая с крыш снег, ветер стал тихонько насвистывать какую-то святочную ариетту, и где-то завизжал дверной блок. Потом раздался дребезг стеклянной двери, и звучный голос крикнул:

– Извозчик!

– Пойдём домой! – предложила Катька.

– Ну! заскулила!.. – огрызнулся на неё солидный Мишка. – Чего дома-то?

– Тепло… – кратко пояснила она.

– Тепло!.. – передразнил её товарищ. – А как соберутся все, да плясать заставят, – хорошо? А то накачают тебя водкой, – опять рвать станет… Тоже – домой!..

И он поёжился с видом человека, который знает цену себе и твёрдо уверен в справедливости своего взгляда на дело. Катька судорожно зевнула и присела на корточки в угол ворот.

– А ты молчи себе… холодно – потерпи… Ничего!.. Мы, брат, отогреемся за милу душу… Уж я знаю! Я, брат, хочу…

Он остановился с целью заставить свою товарку проявить интерес к тому, чего он хочет. Но она, сжимаясь всё плотнее, не проявляла никакого интереса. Тогда Мишка несколько тревожно предупредил её:

– Ты смотри, не засни… обморозишься! Катюшка?!

– Нет… я ничего… – стуча зубами, ответила она.

Не будь с ней Мишки, она, может быть, и замёрзла бы; но этот опытный пострелёнок твёрдо решил всячески мешать ей сделать этот обыкновенный святочный поступок.

– Ты встань! А то так-то хуже. Стоя-то ты больше, морозу-то и труднее тебя пробрать. С большим ему не сладить… Вон лошади, – те никогда не зябнут. А человек меньше лошади… он зябнет… Встань, мол! Вот до рубля добьём – и марш!

Катька встала, вся вздрагивая мелкой дрожью.

– Уж больно… холодно… – тихонько шепнула она. Действительно, становилось всё холодней. И тучки снега понемногу превращались в густые вихристые клубы. Они крутились по улице, тут – в форме белых столбов, там – в виде длинных полос пышной ткани, осыпанной бриллиантами… Было приятно смотреть, когда такие полосы извивались над фонарями или летели мимо ярко освещённых окон магазинов. Тогда они вспыхивали массой разноцветных искр, холодных и колющих глаз своим острым блеском.

Но, хотя всё это и было красиво, оно ничуть не интересовало пару моих героев.

– Те-те!.. – сказал Мишка, высунув нос из своей норы. – Плывут! Целая куча!.. Катька, не зевай!

– Милостивые господа-а!.. – дрожащим и прерывающимся голосом заныла девочка, выкатываясь на улицу.

– Подайте бе-е… Катюшка, беги!! – взвизгнул Мишка.

– Ах вы! Я в-в-вас!.. – крикнул и зашипел высокий полицейский, вдруг появляясь на панели.

Но их уже не было. Они быстро покатились от него двумя большими лохматыми шарами и исчезли.

– Убегли, чертенята! – сказал себе под нос полицейский и, поглядев вдоль улицы, добродушно улыбнулся.

А чертенята бежали и хохотали. Катька, запутываясь в подоле своих лохмотьев, то и дело падала, восклицая:

– Осподи! Опять… – и вставая, оглядывалась назад со страхом и смехом.

– Догоняет?..

Мишка, держась за бока, хохотал во всё горло и, поминутно натыкаясь на прохожих, получал щелчки.

– Будет… ну те к чёрту!.. Ка-ак она кувыркается!.. Ах ты дурёха! Шлёп!..

Осподи! Опять шлёп! Ну уж с…смешно!..

Падения Катьки настроили его на добродушный лад.

– Не догонит теперь, айда тише! Он… ничего… хороший… Тот, тогдашний, засвистел… Я бегу – и прямо в брюхо караульнику!.. Так лбом об колотушку и треснулся…

– Я помню! Шишка… вскочила… – И Катька снова рассыпчато захохотала.

– Ну ладно! – серьёзно сказал Мишка. – Будет уж. Слушай дело…

Они шли рядом друг с другом степенной походкой людей серьёзных и озабоченных.

– Я даве тебе наврал… Барин-то двугривенный сунул… и раньше тоже врал… чтоб ты не говорила – пора домой. Сегодня день больно удачный! Знаешь, сколько насбирали? Рупь пять копеек! Много!..

– Да-а!.. – прошептала Катька. – На столько, пожалуй, целые башмаки купишь… на толчке ежели…

– Ну, башмаки! Башмаки я тебе украду… ты погоди… Я давно прицеливаюсь к одним… Погоди, стяну уж их… А ты вот что… Пойдём сейчас в трактир… понимаешь?

– Тетенька-то опять узнает, да и задаст… по-тогдашнему!.. – вдумчиво протянула Катька; но в тоне её всё-таки уже звучала нота предвкушения близости тепла.

– Задаст? Не задаст! Мы, брат, такой трактир выберем, где нас ни едина душа не знает.

– Эдак-то!.. – с надеждой шепнула Катька.

– Вот… купим перво-наперво полфунта колбасы, – восемь копеек; фунт белого хлеба, – пятачок… Это будет… тринадцать! Потом по трёхкопеечной слойке… две слойки – шесть копеек; это уж – девятнадцать! Да за чай, за пару, шесть… вышел четвертак! Эво! А остаётся…