Максим Горький: Трубочист

С этого дня Федька всё чаще и чаще прибегал к единственному источнику забвения для простой, тёмной души, – к жидкому, бесцветному огню, быстро и верно выжигающему из человеческого сердца всё человеческое. В глазах товарищей это возвышало его – он становился угрюм и драчлив в пьяном виде, они даже несколько побаивались его и уже не смеялись над ним так, как прежде. Это всегда так бывает – чем ниже и хуже человек, – тем он нам понятнее и ближе; дурные люди всегда пользуются у нас большим вниманием, чем хорошие, ибо для каждого из нас сравнение с дурным человеком выгоднее, чем с хорошим.

Прошло много времени для Федьки, три раза уже он был на той крыше и все три раза устоял от искушения взглянуть в окно к этой девушке. А хотелось…

В четвёртый – не устоял. Это было в начале сентября… Дыхание осени позолотило зелень деревьев, и по небу всё чаще бродили обрывки туч, а воздух стал прозрачней и даль горизонта – глубже.

В день, когда случилось это с Федькой, шёл мелкий, спорый дождь, и всюду – на земле и небе – было скучно, серо и сыро. Однообразно окрашенные, тяжёлые тучи закрывали всё небо своим хмурым пологом, и из них сыпался бесконечный, точно сквозь сито просеянный, уныло шумевший дождь. Железо крыши было мокро и скользко. Федька, стоя у трубы, весь мокрый, чувствовал, что воздух какой-то прелый и тяжёлый, что у него, Федьки, с похмелья болит голова и что, сойдя с крыши, нужно будет ещё раз зайти в кабак и ещё раз выпить.

И вдруг его ноги как-то сами собой поехали вниз по крыше, туда, к окну… За ним с грохотом катилась гиря. Федька доехал до края крыши, упёрся в жёлоб ногами, как это он делал, бывало, раньше, заглянул в окно…

Его сердце радостно забилось, и он чуть не захохотал от удовольствия. Она была там, эта русая девушка, и он, её черноусый, был с ней, но она прижалась боязливо к стене, а он, выпятив грудь колесом, стоял пред ней и, поднеся к её лицу большой кулак, грозил ей. Она спрятала руки за спину и была вся такая расстроенная.

– Не дашь? – густо, вполголоса крикнул ей человек с усами и подвинулся на шаг ближе к девушке, как бы намереваясь втиснуть её в стену своей выпяченной грудью.

Она, молча вынув одну руку из-за спины, протянула её к нему, а другую подняла над своей головой.

– То-то! – сказал он ей. – Испугалась, бестия. А теперь – прощай! Опять придёшь, покланяешься мне; тогда, может быть, я приду… Ну – целуй!

Она, обняв его за шею, поцеловала в губы. Тогда он ушёл, ни слова больше не сказав ей, а она бросилась грудью на стол перед окном и крикнула сдавленно и глухо:

– Господи!

Федька видел, как её толстая коса метнулась в воздухе, как она хлопнула себя ладонями по щекам, как потом задрожали её плечи. Он слышал воющие звуки её рыданий. Сначала ему понравилось видеть её так. Сладкое, новое для него чувство защемило ему сердце, и он хотел что-нибудь гаркнуть ей с крыши, но когда она заплакала – ему стало до боли жалко её. Ведь он по себе знал, что чувствуют люди перед тем, как у них потекут из глаз слёзы. Горячее желание сказать ей что-нибудь ласковое охватило его.

– Барышня! – прошептал он, наклоняясь с крыши. Она, конечно, не могла слышать его шёпота.

– Барышня! – громче, и больше наклоняясь, крикнул он.

Она не шевелилась, а плечи её всё дрожали, и она схватилась руками за голову.

– Гляньте-ка сюда, барышня… – тревожно крикнул Федька.

Тут она вздрогнула и подняла голову, но он был несколько выше её, а её глаза были затуманены слезами – она не видала его, свесившегося с крыши к её окну.

Он же всё ближе к ней старался вытянуть своё лицо – в этот день не особенно чёрное – шёл дождь, и Федька после каждой работы умывался из водосточных труб.

Она снова бросила свою бедную голову на руки, и снова раздались воющие звуки…

– Э-эх! – крикнул Федька, – и что…

Теперь она увидела его – большим, чёрным комом он пролетел в воздухе мимо её окна и на секунду скрыл собой свет…

Потом снизу до неё долетел глухой, тяжёлый звук. Она бросилась вон из комнаты вниз и скоро стояла на дворе, глядя изумлёнными и заплаканными глазами на Федьку. Он лежал на спине, глаза его были открыты, одна рука на груди, другая отброшена в сторону.

Около него уже стоял дворник и задумчиво чесал поясницу, какая-то кухарка с воплем мчалась по двору, всюду на дворе раскрывались окна.

– Сверзился… – сказал дворник, вздыхая.

– Я видела, как он летел мимо моего окна… Какой молодой… глаза-то какие… большие, добрые… – вздрагивая всем телом, говорила девушка.