Василий Быков - Карьер

– О, это же «Снег» Вайсенгофа – мой любимый пейзаж. У нас в Менске точно такой висел над комодом. Отцу подарили на день рождения.

Агеев мало что понимал в живописи, его больше привлекала музыка, он даже учился когда-то играть на гармошке... Но сейчас он с неожиданным для себя интересом посмотрел на пейзаж. Впрочем, ничего особенного – болото, стога сена, кочки, освещенные солнцем, но действительно все такое похожее, словно всамделишное, а не изображенное на бумаге.

– И репродукция хорошая, – сказала, вглядевшись, Мария. – Когда-то любила зимние пейзажи... Ну да ладно, давайте к столу. Будем кормиться.

– Ну и ну! – сказал Агеев удивленно и озадаченно. – Вот это хозяйка! Что только скажет тебе тетка Барановская?

– Ничего не скажет! – легко бросила Мария, тоже присаживаясь к столу напротив. – У меня с теткой Барановской лады. Она славная женщина.

– Попадья! – в шутку сказал Агеев.

– Ну и что ж! – лукавые глаза Марии округлились. – Ну и что ж, что попадья? Попадья по мужу, а так она народная учительница. Кстати, как и мой папаня.

– А он что, тоже учительствовал?

– Когда-то. Давно. До того, как начал работать в академии.

– Академик, значит!

– Нет, не академик. Просто научный сотрудник, – сказала Мария и, вздохнув, заговорила о другом: – Где теперь моя бедная мамочка? Погибла, наверное. Или, может, в Москве?..

– Все может быть, – сказал он. – А отец что, не на фронте?

– Отца уже нет в живых.

– Умер?

– Да. Четыре года назад...

Они замолчали ненадолго. Агеев ел быстро, по-солдатски, больше орудуя вилкой, меньше ножом. Драники – действительно объедение. Он бы съел и еще столько и не знал, как быть, когда она положила в его тарелку еще два в качестве добавки.

– Нет, нет! – сказал он. – Я уже.

– Так и уже? Съешьте еще два.

– Ну хорошо. Кстати, будем на «ты». Идет?

– Ну знаете... Я как-то не привыкла. А кстати, как ваше имя? Если не военная тайна?

Агеев тщательно дожевывал драник, соображая, как все-таки назваться Марии. Наверное, надо было ей что-то объяснить, но не сейчас же объяснять, и он, подумав, сказал:

– Олег.

– Олег? Хорошее имя. К хазарам собрался наш вещий Олег, – продекламировала она и улыбнулась, зардевшись полненькими, с ямочками щеками. От него не скрылось это ее смущение, и он вдруг неожиданно для самого себя спросил:

– А сколько тебе лет, Мария?

– О, много! – махнула она рукой и вспорхнула от стола. – Уже двадцать один. Старуха!

– Да, – сказал он. – Девчонка! На шесть лет моложе меня.

– Правда? Это вы такой старый?

– Такой старый.

Что-то игривое готово было войти в их отношения, когда на время забывается действительность и дается воля свойственным их возрасту обычным человеческим чувствам. Но Агеев заставил себя вернуться с неба на землю – страшную землю войны, на которой их поджидало нелегкое и надо было ежеминутно остерегаться худшего. Не до кокетства сейчас с этой милой, но, в общем, видно, довольно беззаботной девчонкой.

– А вы все сапожничаете? – спросила она, наспех убирая в буфет посуду.

– Ты, – поправил он.

– Ну да... Ты.

– Сапожничаю.

– Так много нанесли! Богатым будете...

– Будешь.

– Ну будешь.

– Богатым не буду, – сказал он. – Потому что бесплатно.

– А вы что, в самом деле...

– Ты, – поправил он.

– Ты в самом деле сапожник?

– В силу необходимости.

– Я так и думала. Командир, наверно? – сказала она и, прислушиваясь к чему-то, чего совершенно не услышал он, замерла у раскрытой дверцы буфета.

– Что такое?

– Вроде... Ходит кто-то...

Агеев вскочил из-за стола, кивнув ей, и она, все поняв без слов, метнулась в сторону кладовки. Сам он откинул крючок и не спеша вышел во двор.

Во дворе, однако, нигде никого не было, только шумел в ветвях клена напористый ветер; жердь, пристроенная им на въезде во двор, была на своем месте. Он выглянул через нее на улицу, но и там было пусто, у тына напротив ходили, что-то поклевывая, две белые курицы со взъерошенными перьями. Агеев, прихрамывая, вернулся во двор и вдруг увидел на огороде под яблоней человека в темном пиджаке и в шляпе. Пригибая голову под низкими ветвями и придерживая рукой шляпу, тот не спеша выбрался во двор, надкусил только что сорванное яблоко. При виде Агеева сладко заулыбался сморщенным, землистого цвета личиком.

– А я вот, знаете, соблазнился яблочком. Оно грех, конечно, но яблоко, знаете, грех небольшой. Вполне простительный, пан Барановский, – легко заговорил недавний его знакомый Ковешко.