Анатолий Санжаровский - В Батум, к отцу

– А оскорблять что, можно круглосуточно?

– Откровенно если, – сказал я Вязанке, – вина на мне. Не сдержался… Не в честь… А потому, – я повернулся к девушке, – я и прощу у вас прощения.

Она кивнула рукой.

– Да уж…

С минуту она тяжело смотрела себе на ноги. Вдруг у неё прорезалась потребность в стоне.

– Память у меня не воробьиная… Помню… Ложилась я спатуньки в танкетках… Вы!.. Ты!..

Я разозлился.

– Да опомнись! Неужели думаешь, проглотил? Потрогай живот, совсем пустой… Чего хныкать? Сходи поплачь в жилетку родной милиции. Это она не уберегла. А я тут сторона!

На шум довольно смело подошёл крутощёкий милиционер.

Что да чего да всю троицу и упрячь до утра, до выяснения, в смежные палаты с кроватями.

Мечта!

– Вы, девушка, – сказал дежурный пострадавшей, – будете одна в дальней комнате. Закроетесь на крюк. Если что, кричите. У вас, у женщин, глоточки дюралюминиевые, заслышат и мёртвые, не то что я, – и запер нас.

Немного погодя Никола, неуверенно настукивая калачиком указательного пальца по холодной оконной решётке, говорил с тревожной усмешкой:

– Слышь, как бы нам не надели тут браслеты и не пришлось бы Коле Вязанке играть по ночам на скрипке [3]… Как думаешь?

Я не отвечал, засыпая.

– «Вставайте, сударь, Вас ждут великие дела!»

Я открыл глаза.

Вчерашняя незнакомка, вовсе и не дурная собой, как показалось мне ночью с сонных глаз, стояла у окна, заплетала косу и улыбалась, улыбалась то ли мне, то ли молодому утру, и так хорошо улыбалась на всю комнату, что я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь.

Короткий разговор улыбок обломило мгновение, когда я вспомнил, где я и что со мной.

– Ждут великие дела? В Петропавловке?

Она рассмеялась, укладывая косу золотой короной на голове.

– Эта крепость давно музей. Раз. Во-вторых, танкетки я вчера сунула в сумку под голову и забыла. Представляете? Вот где Маша-растеряша! Я уже рассказала про всё про это дежурному. Извините меня, что вышло так. Я ухожу. Прощайте, дорогие соколки!

– Сударыня! – поднял над подушкой голову Вязанка. – Что мы в цене, мы знаем и сами. Лучше подумали бы, как из-за вашего финта ушами нас могли с дудками свезти туда, где и трудолюбивый Макарио тёлочек не пас. И тогда что, добывай мы ударно уголёк-чернослив? Покорно благодарю! Вам неохота знать, сколько у нас отняли ваши танкетки калорий? Вы ничего не желаете пожертвовать на их скромное восстановление?

Она растерянно отвернулась. Достала из-за пазухи вышитый красным платочек.

– У меня всех-то денег одни воробьи. Мелочь… так, пустяки… Рубль вот на автобус до дома…

– Это всё ж таки больше, чем ничего. – Он протянул растопыренную пятерню. – Ну-с… Смелей.

Она боязливо вернулась, тонкими длинными пальцами вбросила в ладонь смятую комочком бумажку, как бросают в урну огрызок.

– Пани! Адрес или счёт в банке!

– Это ещё зачем?

– Проценты с рубля, пока его не верну, куда прикажете посылать?

– Оставьте ваши шуточки…

– И не думал шутить. Без адреса не выпущу.

Девушка сердито хмыкнула, но назвала совхоз «Лайтурский» и в мгновение исчезла за дверью.

– Слушай! Тебе не мерзко обирать девчонок? – набросился я на Вязанку.

– Да не липни хоть ты, митрополит несчастный! И без тебя знаю, кипеть мне в пенкешеле! В этом смоловарном котле…Только против своего хобби не попрёшь. Да и зачем? Выгодная штучка! Дашь на дашь… Я галантно напомнил – мне деликатненько хрусталик на подносе.

– Эх ты!..

– Ты рублю не груби. Перед продавцом все рубли равны.

– Ну а перед совестью?

– Три ха-ха-ха, – в задумчивости проговорил по слогам Вязанка. – Твоими устами… Мда-а… Дежурный меня мучил, белянка твоя, – взгляд на дверь, – дай бог, чего ей хочется, мучила. Ты тянешь за душу. Ещё и совесть возьми меня в тиски… Не слишком ли много мучителей на одного? Никакой пропорции не вижу, отец Григорио. Или ты хочешь вбить мне, «плох тот мученик, который не рвётся в великомученики»? Посмотрим, как тебя будет терзать твоя родная совестишка, когда кинешься щи наворачивать на девчачий хрусталик, что, кстати, я обязательно верну… Айда лучше в столовую, а там и в мореходку.

В зале ожидания я навязал за рубль свою кепку слабому, на три духа, маленькому полохливому старичку с пронзительно чёрными глазами.

Этот клопик с глазками навыкате долго хлопал ресницами, растерянно перекладывал корявый посошок из руки в руку, не решаясь брать и не отказываясь от покупки вовсе.