Стефан Цвейг - Цвейг С. Собрание сочинений. Том 1

Голос его вдруг зазвучал сипло, и он сделал рукой движение, словно хотел кого-то сокрушить.

— Тут… стоял один официант… скверный, низкий человек… Он подумал, что я пьян, потому что я безумствовал, и плясал, и валился со стула от смеха… между тем как я только был счастлив… о, так счастлив… и вот… когда я заплатил, он дал мне на двадцать франков меньше сдачи… Я на него накричал и потребовал остальное… Он смутился и положил золотую монету на стол… Тогда… тогда она вдруг резко расхохоталась… Я вытаращил на нее глаза, но это было другое лицо… сразу оно стало глумливым, черствым и злым… «Какой ты все еще точный… даже в день нашего примирения!» — сказала она так холодно, так резко… так жалостливо… я испугался и проклинал свою мелочность… старался опять развеселиться… Но ее веселье исчезло… умерло… Она потребовала отдельную комнату себе… чего бы я ни сделал для нее… и я лежал ночью один и думал только о том, что бы ей купить на следующее утро… как бы ее задарить… показать ей, что я не скуп… никогда по отношению к ней скупиться не буду. И наутро я вышел из гостиницы, купил ей браслет, рано утром, и когда вошел к ней в комнату… комната была пуста… совсем как в тот раз. И я знал, на столе должна быть записка… Я убежал и молился Богу, чтобы это оказалось неправдой… но… но… записка все-таки оказалась на столе… И я прочел…

Он запнулся. Я невольно остановился и смотрел на него. Он понурил голову. Потом хрипло прошептал:

— Я прочел… «Оставь меня в покое. Ты мне противен…»

Мы пришли в гавань, и вдруг в тишине зашумело гневное

дыхание надвигавшегося прибоя. С горящими глазами, как большие черные звери, лежали там корабли, одни вблизи, другие далеко, и откуда-то доносилась песня. Все было неразличимо, и все же многое чувствовалось, чудовищный сон и тяжелые грезы города… Рядом с собою я ощущал тень этого человека, она призрачно подергивалась у меня перед ногами, то растекаясь, то стягиваясь в блуждающем свете тусклых фонарей… Я не находил никаких слов, ни в утешение, ни в виде вопроса, но молчание его словно прилипало ко мне, давило меня неясной тяжестью. Вдруг он схватил меня трепетно за руку.

— Но я не уеду отсюда без нее… Спустя несколько месяцев я опять ее разыскал… Она меня терзает, но я не потеряю сил… Я заклинаю вас, сударь, поговорите с нею… Она должна быть моей, скажите ей это… меня она не слушает… Я больше так жить не могу… Я не могу больше видеть, как мужчины приходят к ней… и ждать снаружи перед домом, пока они выйдут опять… пьяные, веселые… Вся улица уже знает меня… они смеются, когда видят меня… я от этого схожу с ума… и все же каждый вечер опять прихожу истою… Сударь, заклинаю вас… поговорите с нею… Я ведь не знаю вас, но сделайте это во имя милосердного Бога… поговорите с ней…

Я невольно постарался высвободить свою руку. Мне было страшно. Но когда он почувствовал, что я отгораживаюсь от его горя, то упал вдруг посреди улицы на колени и обхватил мои ноги.

— Я заклинаю вас, сударь… Вы должны с ней поговорить… Вы должны… иначе… иначе случится нечто страшное… Я истратил все свои деньги, разыскивая ее, и здесь ее не оставлю… живой не оставлю… Я купил себе нож… У меня есть, сударь, нож… Я ее не оставлю тут… живой… Я не вынесу этого… Поговорите с нею, сударь…

Он корчился передо мной в неистовстве. В этот миг двое полицейских проходили по улице. Я его насильно поднял. С минуту он смотрел на меня оторопело. Потом сказал совсем другим, сухим голосом:

— Сверните по этой улице налево. Там ваша гостиница.

Еще раз уставился он на меня глазами, в которых зрачки

словно расплавились в чем-то ужасающе белом и пустом. Потом исчез.

Я закутался в свой плащ. Меня знобило. Только усталость чувствовал я, дурман, бесчувственный и черный, — блуждающий багряный сон. Я хотел собраться с мыслями и все это обдумать, но всякий раз во мне поднималась и уносила меня эта черная волна утомления. Я добрел до гостиницы, свалился на кровать и заснул, тупо, как животное.

На следующее утро я уже не знал, что было явью в пережитом, что сном, и во мне что-то противилось тому, чтобы в этом разобраться. Проснулся я поздно, чужой в чужом городе, и пошел осмотреть одну церковь, которая славится древней мозаикой. Глаза мои не воспринимали того, что видели, все явственнее вспоминалась встреча минувшей ночью, и меня непреодолимо повлекло в тот переулок, к тому дому. Но эти странные улицы живут только по ночам, днем они носят серые, холодные маски, под которыми узнать их может только посвященный. Я не нашел этого переулка. Усталый и разочарованный, вернулся я домой, преследуемый образами бреда или воспоминаний.