Стефан Цвейг: Цвейг С. Собрание сочинений. Том 2

В эти дни Крещенца получила новое имя. Веселая артистка, которая как раз разучивала партию донны Эльвиры и в шутку величала своего нежного друга Дон Жуаном, сказала ему как-то, смеясь: «Позови свою Лепореллу». Это имя понравилось ему, потому что оно необычайно выпукло пародировало сухую тирольку, и с тех пор он ее иначе и не называл. Крещенца, сначала удивившаяся, но прельщенная благозвучием непонятного ей имени, приняла это переименование как особую фамильярность: каждый раз, когда он в шутку называл ее этим именем, ее тонкие губы раздваивались, точно занавес, обнажая оскал зубов, и покорно, точно виляя хвостом, она приближалась, чтобы, сияя, принять приказание или поручение.

Это имя было придумано как пародия; но с невольной меткостью будущая оперная дива облачила своеобразное существо в изумительно подходящее одеяние, ибо эта не знавшая любви, высохшая старая дева испытывала гордую радость от похождений своего господина. Было ли это лишь удовлетворение при виде развороченной то одним, то другим молодым телом постели ненавистной женщины, или в ее сознании шевелилось тайное наслаждение богато и расточительно проявлявшей себя мужской силой ее господина, но эта набожная строгая старая дева выказывала почти страстное усердие, помогая всем похождениям своего повелителя. Без участия своего изнуренного десятилетиями тяжкой работы и ставшего бесполым тела, она приятно согревалась своднической радостью, наблюдая за второй и третьей женщинами, переступившими за эти несколько дней порог спальни: эти визиты и пряный, насыщенный эротикой воздух действовали возбуждающе на ее застывшие чувства. Крещенца становилась действительно Лепореллой и делалась такой же подвижной, услужливой и живой, как тот веселый малый; странные качества, точно ее пламенное сочувствие заставило их разлиться горячим потоком по всему ее существу, обнаружились в ней: способность к разным ухищрениям, лукавство, изощренность, что-то насторожившееся, любопытное, выслеживающее и суетливое. Она прилипала к дверям и скважинам, обшаривала комнаты и кровати, летала, гонимая непонятным возбуждением, вверх и вниз по лестницам, когда охотничьим инстинктом чуяла новую добычу, и постепенно это постоянное бдение, это полное любопытства участие создавали что-то вроде живого человека из прежней пустой и угловатой деревянной оболочки. К общему изумлению соседей, Крещенца стала обходительной, болтала с девушками, отпускала тяжеловесные шутки почтальону, разговаривала и сплетничала с продавщицами, и однажды вечером, когда свет во дворе погас, служанки из другой квартиры слышали какое-то странное мурлыканье, доносившееся через двор из молчаливого окна: неуклюже, тихим, скрипучим голосом Крещенца тянула одну из тех альпийских песенок, которые поют пастушки вечером на лугах. Исковерканная непривычными губами, тяжело проталкивалась наружу однообразная мелодия; но это было удивительно трогательно и странно. Впервые с детских лет Крещенца попробовала петь, и в этих спотыкающихся звуках, с трудом воскресавших из мрака погребенных лет, было что-то потрясающее.

Для барона, невольного виновника этого преображения преданной ему девушки, оно осталось незамеченным. И в самом деле: кому же придет в голову следить за своей тенью? Чувствуешь, как она преданно и безмолвно следует по твоим стопам, иногда забегая вперед, как неосознанное желание, но редко кому взбредет на ум измерить эти пародийные формы и следить за их изменениями. Барон отметил только, что она была неизменно готова к услугам, рабски предана и всегда на месте. Именно эта покорность и доставляла ему особенное удовольствие. иногда он небрежно бросал ей несколько добрых слов или одобрительный жест — точно погладит собаку; раз-другой пошутил даже с ней, милостиво дернул ее за ухо, дарил ей деньги или билет в театр; для него — безделушки, беззаботно вынутые из жилетного кармана, но для нее — реликвии, которые она благоговейно прятала в свою деревянную шкатулку. Постепенно он привыкал думать в ее присутствии вслух и доверял ей самые интимные поручения; и чем больше он давал ей доказательств своего доверия, тем большей благодарностью и старанием она преисполнялась. В ней проявлялись постепенно удивительный нюх, чутье, инстинкт охотничьей собаки, и с их помощью она выслеживала все его желания и даже предупреждала их; вся ее жизнь, мечты и стремления как будто слились с его существованием; на все она смотрела его глазами, прислушивалась к его переживаниям, наслаждалась с почти порочным воодушевлением всеми его радостями и победами. Она сияла, когда новая женская фигура появлялась на пороге, казалась разочарованной и точно обманутой в своих ожиданиях, когда он вечером возвращался один, не сопровождаемый нежной женщиной. Ее медлительная мысль заработала теперь так же быстро и ретиво, как раньше работали ее руки; теперь ее внимательный взор блестел и сверкал новым светом. Пробудилась человеческая душа в загнанной, усталой рабочей кляче — темная, замкнутая, хитрая и опасная, размышляющая и озабоченная, беспокойная и коварная.