Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

«Это он меня ищет!» — подумала я и закивала ему головой.

Но он не видел меня. Он кинулся ко второй каютке, опять рванул дверь и всунул голову. И сно­ва козлиный рев и дикий визг. Я даже разобрала виз­жащие слова:

— Что за безобразие!..

И опять он выскочил, и дверь захлопнулась. «Он думает, что я в одной из этих кают…»

— Николай Петрович! Я здесь!

Но он уже подскочил к третьей каютке и, всунув в нее голову, вопил козлиным ревом что-то непонят­ное, и женские голоса визжали про «безобразие».

«Что с ним, —думала я,—чего он блеет, как ко­зел? Мог бы постучать и спросить…»

Но тут он сунул голову в четвертую каютку, ко­торая была поближе ко мне, и отскочил, отшвыр­нутый чьими-то руками, остановился, растерянный и страшный, и, завопив: «Да где же это, наконец, черт возьми!» — кинулся к пятой двери.

Тут я все поняла и, спрятав лицо в шарф, сдела­ла вид, что сплю.

Мои соседки стали волноваться и возмущаться:

— Безобразие! Открывать двери в дамские

каюты и так…

— Этот господин, кажется, с вами едет? —спросила меня одна из пассажирок.

— Ничего подобного, — удивленно и обиженно

ответила я.— Вижу его первый раз.

Она, кажется, мне не поверила, но поняла, что от такого спутника нельзя не отречься.

Навестив таким образом все шесть кают подряд и сопровождаемый криками возмущения и визгом не­годования, он пулей выскочил в коридор.

Когда мы подошли к Ялте, я встретила его около сходней.

— Вот вы где! — неестественно бодро сказал

он.—А я вас искал весь день на палубе. На палубе

было чудесно! Этот простор, эта мощь, ни с чем не

сравнимая! Красота! Стихия! Нет, я прямо слов не

нахожу. Я все время в каком-то экстазе простоял на

палубе. Конечно, не всякий может. Из всего парохо­

да, по правде говоря, только я да капитан держа­

лись на ногах. Даже помощник капитана, опытный

моряк, однако сдрейфил. Н-да. Все пассажиры

в лежку. Очень приятный, свежий переход.

— А я взяла себе отдельную каюту,—сказала я,

стараясь не смотреть на него.

— Я так и знал, что с вами будет возня,— пробор­

мотал он, стараясь не смотреть на меня…

25

Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертво­го глетчера крошечный бархатистый цветок — эдельвейс. Он один живет в этом царстве ледяной смерти. Он говорит: «Не верь этому страшному, что окружает нас с тобой. Смотри — я живу».

Какое очарование души, когда на незнакомой улице чужого города к вам, бесприютной и усталой, подойдет неизвестная вам дама и скажет уютным киево-одесским (а может быть, и харьковским) го­ворком:

«Здравствуйте! Ну! Что вы скажете за мое платье?»

Вот так бродила я по чужому мне Новороссийску, искала пристанища и не находила, и вдруг подошла ко мне неизвестная дама и сказала вечно-женствен­но:

— Ну, что вы скажете за мое платье?

Видя явное мое недоумение, прибавила:

— Я вас видела в Киеве. Я Серафима Семеновна.

Тогда я успокоилась и посмотрела на платье.

Оно было из какой-то удивительно скверной кисеи.

— Отличное платье,—сказала я.—Очень мило.

— А знаете, что это за материя? Или вы вообра­

жаете, что здесь вообще можно достать какую-ни-

будь материю? Здесь даже ситца ни за какие деньги не найдете. Так вот, эта материя — это аптечная марля, которая продавалась для перевязок.

Я не очень удивилась. Мы в Петербурге уже ши­ли белье из чертежной кальки. Как-то ее отмачива­ли, и получалось что-то вроде батиста.

— Конечно, она, может быть, не очень проч­

ная,—продолжала дама,—немножко задергивается,

но недорогая и широкая. Теперь уже такой не

найдете — всю расхватали. Осталась только йодо-

форменная, но та, хотя и очень красивого цвета, од­

нако плохо пахнет.

Я выразила сочувствие.

— А знаете, моя племянница,—продолжала да­

ма,—купила в аптеке перевязочных бинтов —очень

хорошенькие, с синей каемочкой — и отделала ими вот

такое платье. Знаете, нашила такие полоски на по­

дол, и, право, очень мило. И гигиенично — все дезин­

фицировано.

Милое, вечно женственное! Эдельвейс, живой цветок на ледяной скале глетчера. Ничем тебя не сломить! Помню, в Москве, когда гремели пулеметы и домовые комитеты попросили жильцов цен­тральных улиц спуститься в подвал, вот такой же эдельвейс — Серафима Семеновна — в подполье под плач и скрежет зубовный грела щипцы для завивки над жестяночкой, где горела, за неимением спирта, какая-то смрадная жидкость против паразитов.