Надежда Тэффи: НОСТАЛЬГИЯ

комиссару понадобилось спешно удирать. Он вско­

чил на паровоз и велел железнодорожнику везти се-

1 «Человек, который смеется» (фр.).-Ред.

бя. А тот взял да и пустил машину полным ходом в стену депо. Большевик заживо сварился.

— А тот?

— Того не нашли.

— Может быть… это и есть наш хозяин?..

4

Бесконечно тянулся день, сумеречный, мокрый.

Мы забились в нашу «дамскую» комнату, туда же пришел и Аверченко. Точно по уговору, никто не го­ворил о том, что в настоящий момент больше всего волновало… Вспоминали о последних московских днях, об оставленной компании этих последних дней. Ни о настоящем, ни о будущем — ни слова.

Как-то поживает «высокий (ростом) покрови­тель»? Все ли еще живет сердцем или снова зажил умом, с ударением на «у»?..

Я вспомнила, как накануне отъезда зашла попро­щаться к одной бывшей баронессе. Застала я быв­шую баронессу за очень нетитулованным занятием: она мыла пол. Длинная, желтая, с благородно-ло­шадиным лицом, сидела она на корточках и, прижав к глазам бирюзовый лорнет, с отвращением раз­глядывала половицы. В другой руке деликатно, дву­мя пальчиками, держала мокрый обрывок кружева и брызгала этим кружевом на пол.

— А вытирать я буду потом, когда мой валансьен

высохнет…

Вспоминали хлеб последних московских дней, двух сортов: из опилок, рассыпавшийся, как песок, и из глины — горький, зеленоватый, всегда сырой…

Аверченко взглянул на часы:

— Ну вот, скоро и вечер. Уж пять часов.

— Кажется, кто-то стукнул в окно,—насторожи­

лась Оленушка.

Под окном Гуськин.

— Госпожа Тэффи! Господин Аверченко! — гром­

ко кричит он.—Вы должны непременно немножко

пройтись. Ей-богу, к вечеру нужно иметь свежую го­

лову для звука голоса.

— Да ведь дождь идет!

— Дождь маленький, непременно нужно. Это

я вам говорю.

— Он, может быть, хочет что-нибудь сказать,—

шепчу я Аверчекке.—Выйдите вперед и узнайте,

один ли он. Если Робеспьер с ним, я не выйду. Я не

могу.

Больше всего я боялась, что мне придется по­жать руку этому Робеспьеру. Я могла отвечать на его вопросы, смотреть на него, но дотронуться, чув­ствовала, что не смогла бы. Такое острое истериче­ское отвращение было у меня к этому существу, что я не отвечала за себя, не могла поручиться, что не закричу, не заплачу, не выкину чего-нибудь непопра­вимого, за что придется расплачиваться не только мне самой, но и всей нашей компании. Чувствовала, что физического контакта с этой гадиной не вынесу.

Аверченко показался за окном и поманил меня.

— Не ходите направо,—шепнула мне хозяйка

в сенях, делая вид, что ищет мои калоши.

— Идем посреди улицы,—шепнул Гуськин.—Мы

себе гуляем для воздуха.

И мы пошли мерно и вольготно, поглядывая на небо — да, все больше на небо,—гуляем, да и толь­ко.

— Не смотрите на меня, смотрите себе на до­

ждик,—бормотал Гуськин.

Огляделся, обернулся, успокоился и заговорил:

— Я таки кое-что узнал. Здесь главное лицо — ко-

миссарша X.

Он назвал звучную фамилию, напоминающую со­бачий лай.

— X.— молодая девица, курсистка, не то телегра­

фистка — не знаю. Она здесь всё. Сумасшедшая —

как говорится, ненормальная собака. Зверь,—выго­

ворил он с ужасом и с твердым знаком на

конце.— Все ее слушаются. Она сама обыскивает,

сама судит, сама расстреливает: сидит на крылечке,

тут судит, тут и расстреливает. А когда ночью у на­

сыпи, то это уже не она. И ни в чем не стесняется.

Я даже не могу при даме рассказать, я лучше рас­

скажу одному господину Аверченко. Он писатель,

так он сумеет как-нибудь в поэтической форме дать

понять. Ну, одним словом, скажу, что самый простой

красноармеец иногда от крылечка уходит куда-ни­

будь себе в сторонку. Ну, так вот, эта комиссарша

никуда не отходит и никакого стеснения не при­

знает. Так это же ужас!

Он оглянулся.

— Повернем немножечко в другую сторону.

— А что насчет нас слышно? — спросила я.

— Обещают отпустить. Только комиссарша еще

не высказалась. Неделю тому назад проезжал гене­

рал. Бумаги все в порядке. Стала обыскивать —

нашла керенку: в лампасы себе зашил. Так она го­

ворит: «На него патронов жалко тратить… Бейте

прикладом». Ну, били. Спрашивает: «Еще жив?»

«Ну,—говорят, — еще жив». «Так облейте керосином

и подожгите». Облили и сожгли. Не смотрите на ме­

ня, смотрите на дождик… мы себе прогуливаемся.

Сегодня утром одну фабрикантшу обыскивали.